Дэниел Абрахам - Война среди осени

Они говорили о луках для охоты на медведей. Огромных, высотой в человеческий рост. Сам лук делали из ясеня и рога, а тетиву — из металлической струны. Чтобы ее натянуть, охотник садился и упирался ногами в середину деревянной дуги. Стрелы были длинными, как небольшие копья с черными дубовыми древками. Обычно на них насаживали широкие наконечники с тремя лопастями, похожие на сросшиеся ножи, но сейчас их заменили тяжелыми, стальными, которые смогли бы пробить металл. Старший охотник потрогал один лук носком сапога, сплюнул и посмотрел вниз, на дорогу, которая шла у подножия лесистого холма.

— Две дюжины, — ответил он с тягучим западным акцентом. — И примерно шестьдесят стрел.

— Примерно? — переспросил хай Сетани.

— Мы еще не закончили их делать, высочайший.

— А сколько лучников? — спросил Ота. — Будь у нас хоть сотня луков, если лучников окажется только пять, плохо же нам придется.

— На медведя сейчас мало кто ходит. Старых да опытных не осталось.

— Так сколько же?

— Если восемь неплохих ребят. И еще полтора десятка, кто лук в руках держать умеет. Подучим…

Сдвинув брови, хай Сетани повернулся к Оте. Тот закусил губу и посмотрел вниз, на восток. Лес в той стороне рос густо, в отличие от равнины рядом с покинутым городом, где из-за нужды в древесине образовались новые луга. Кроны деревьев горели багровым золотом. Дни по-прежнему были теплыми, однако ночи все холодали. Приближалось время предрассветных заморозков, а через неделю-другую теплеть не станет даже в полдень.

— У нас две с половиной тысячи людей, — сказал Ота. — А вы мне говорите, что всего восемь умеют стрелять?

— Так ведь от этого ремесла мало толку. Только и знаешь, как побыстрей убить большого зверя, чтобы он до тебя добраться не успел. Немногие захотят этим зарабатывать, если нет особой нужды. А зачем учиться чему-то бесполезному?

Присев на корточки, Ота поднял с земли лук. Тот оказался тяжелее, чем он думал. Стрелы ударят с огромной силой. Ота задумался, как близко отряд сможет подобраться к дороге. Если они слишком отодвинутся, то деревья не только их скроют, но и защитят гальтов. Подойдут слишком близко — их увидят раньше времени. Но с близкого расстояния попасть стрелой по брюху котла не составит особого труда. Ота стал перебрасывать лук из руки в руку, словно бы взвешивал преимущества и риск.

— Ищите добровольцев, — сказал он. — Пустите клич по обеим сторонам дороги. Испытайте всех, кто вызовется, и выберите двадцать лучших.

— Без должной сноровки такой игрушкой можно себе мясо с ног срезать, — предупредил охотник.

Ота прекратил свое занятие, повернулся и посмотрел на человека. Старший охотник смутился. Он только сейчас понял, что именно сказал и кому. Изобразив позу почтения, он откланялся и вскоре затерялся среди деревьев. Хай Сетани вздохнул и принял позу сожаления.

— Он хороший человек, но иногда забывает свое место.

— Он прав. Когда бы я мог позволить, чтобы кто-то спорил с приказами, я бы его обязательно послушал. С другой стороны, в лучшие времена мы бы на этой горе и не сидели бы.

Последние беженцы Сетани прошли по дороге пять дней назад. Тележки, повозки, мешки на согнутых спинах скрылись из виду. Пять дней объединенные силы Сетани и Мати сидели в лесу, точили клинки и ждали. Пять дней их одолевали скука, голод и холод. Две ночи назад Ота запретил разводить костры. Во-первых, дым выдал бы засаду, во-вторых, слишком велика была вероятность, что какой-нибудь сонный воин уронит уголек на сухие листья. Кое-кто возмущался, но многие поняли, что приказ не лишен смысла, поэтому его и не нарушали. До поры.

Но это не могло продолжаться вечно. Гальты задерживались, люди понемногу начинали уставать и терять бдительность. Если так пойдет дальше, понимал Ота, их засада перерастет в очередную бойню. Только на этот раз враг направится прямиком в Мати. И тела на улицах будут принадлежать не поэтам, а родным тех, кто скрывался сейчас в зарослях кустарника, разбросанных по склонам. Их матерям, отцам, женам и детям.

Всем, кого они знают. Всем, кто еще остался в живых. Осознания этого хватит еще на день. От силы на два.

— О морозах думаете? — предположил хай Сетани. — Боитесь, если они ударят, все наше прикрытие из листьев облетит?

Ота улыбнулся.

— Нет. Я беспокоился совсем о другом. Спасибо, что отвлекли от мрачных мыслей.

Хай Сетани хмыкнул.

— Пойду, поговорю со своими командирами, — сказал он, хлопнув Оту по плечу. — Надо их подбодрить.

— Я сделаю так же. Ждать недолго. Они уже идут.

Войско стояло не единым лагерем, а небольшими отрядами не более двадцати человек в каждом. Лишь один расположился близко к дороге, по обеим ее сторонам. Другие рассыпались по склонам западнее. Когда на краю последней вырубленной рощи появятся гальты, гонцы из дозорного лагеря передадут весть остальным, и те спустятся ниже. В четырех местах дорогу перегородили поваленными деревьями. Две преграды находились на краю леса, одна — на полпути к холму, на котором сейчас был Ота, и еще одна — чуть дальше на запад, в сторону Мати. Остановившись в первый раз, гальты будут ждать нападения. На четвертый, как надеялся Ота, они решат, что хайемцы просто тянут время. Из-за смешанного угля печи самоходных повозок слишком раскалятся. Луки продырявят котлы. В неразберихе воины с холмов ударят по незащищенным флангам. Если ничто не помешает. Если все получится. А если нет, лишь боги знают, чем кончится бой.

Близилась холодная ночь. Наступая на остатки дневного света, бескрайняя синева словно высасывала все его тепло. Ота, самый могущественный и чтимый человек города, набросил на плечи еще один плащ и устроился на ночлег под деревом. Рядом тихо похрапывал Ашуа Радаани. Ота думал, что ему будут сниться кошмары, но вместо этого увидел, будто ловит рыбу в проруби, а рыбки, которые вьются под прозрачным льдом — это Киян и дети, они играют с ним, тянут леску и стремительно бросаются прочь. Потом форель, тоже Киян, в серебристо-голубых одеждах, выпрыгнула из воды, которая по странной логике сна одновременно была льдом, и упала обратно. Ота как раз любовался ей, когда чья-то грубая рука потрясла его за плечо. На востоке занимался мрачный розовато-серый рассвет. Над Отой возвышался кузнец Сая. От мороза щеки у него покраснели так, что в утреннем сумраке казались темными. Шмыгнув носом, кузнец оскалился во весь рот.

— Идут, высочайший.

Ота вскочил. Спина и бок одеревенели от холода и немилосердно твердой земли. На востоке стеной поднимался дым. Угольный дым гальтских повозок. Дорога из Сетани была унизана ими, словно нитка — бусинами. Ота ждал врага чуть позже, и теперь, натягивая самодельный доспех из вареной кожи и металлических пластин, сосредоточенно раздумывал, что замышляли гальтские командиры, пускаясь в путь до рассвета.