Александр Чернобровкин - Ярыга

– Не из нее ли отраву готовила? – не дожидаясь ответа, поразмышлял вслух: – На костре тебя сожгут или в землю живой закопают? Или как в прошлом году ведьму закопали, а земля на этомместе два дня ворочалась, тогда ее разрыли, закидали дровами и подожгли, чтоб не мучилась. Славно горела! – Он посмотрела на пламя в печи, буйное, жаркое.

И повариха посмотрела.

– Князь, может, и пожалел бы тебя по старой памяти, но княгиня – у-у-у! – не успокоится, пока не плюнет на твою могилу. А воевода – этотсобственноручно сживой шкуру сдерет, медленно, со смаком! Нет, сперва с твоего сына, на твоих глазах.

Повариха положила руку на нож с длинным широким лезвием, к которому прилипли зеленовато-белые капустные ошметки.

– Поздно! – усмехнувшись, молвил ярыга. – Вчера надо было.

– Да, – согласилась повариха, – чуяло мое сердце, что накличешь беду.

– Ты сама накликала. – Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где она занялась синеватым пламенем. – Ну, что, на костер пойдешь или замуж?

– 3а тебя, что ли? – повариха удивленно вскинула голову и вытерла губы, словно готовилась целоваться.

– Мне что – жить надоело?!На кого укажу, за того и пойдешь.

– Нет.

– Куда ты денешься! – уверенно произнес он. – Воевода тебя и под землей найдет, а увидишь, как с сына шкуру сдирают, на все согласишься, да поздно будет!

– Нет, – упрямо повторила повариха.

– Думаешь, князь за него заступится? Может и пожалеет, но в монахи уж точно пострижет и монастырь найдет подальше и построже. Да и без тебя ничего сынок не добьется, слишком балованный.

Повариха зашевелила полными красными губами, словно хотела плюнуть в лицо обидчику, но никак не могла набрать слюны.

– К князю пойдем или в церковь?

Она одернула поневу и засунула под подвязь выбившуюся прядь.

– Значит, в церковь, – догадался ярыга.

– Мне переодеться надо, – произнесла повариха с вызовом и тряхнула головой, позвенев серебряными серьгами. – Венчаться ведь иду.

– Переоденься. И приданое прихвати вместе с отравой – вдруг на новом месте пригодится?!

Они вышли из поварни, повариха направилась к избушке, которую ярыга считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:

– За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом, ведь, в мать пошел?

Повариха метнула него злом взгляд, но ничего не сказала и сына в избу не позвала, поняв, что сбежать вдвоем не дадут.

Купец все еще сидел за столом, успев здорово опьянеть. Лицо побурело, а глаза потемнели, слились со зрачками и как бы занырнули под набрякшие веки, выглядывая оттуда затравленными зверьками. В бороде в придачу к хлебным крошкам появились комочки яичного желтка. В центре стола стояли четыре пустые бутылки желтоватого, толстого, заморского стекла, а пятую, наполовину пустую, держал в руке купец, намереваясь налить из нее стрельцам. Они сидели по боками от него, обнимали с пьяным дружелюбием, а может, держались за него, чтобы не свалиться под стол. Темно-вишневые носы стрельцов нависли над чашами, серебряными и с рукоятками по бокам, и ждали, когда туда нальют вина. Увидев новых гостей купец поставил бутылку на стол, расплескав немного на скатерть.

Ярыга сглотнул слюну и запел хриплым, пропитым голосом:

Вьюн над водойувивается,Жених за столомдожидается.Просит он свое,свое сужено,Просит он свое,свое ряжено:– Вы подайте мнемою сужену!Вы подайте мнемою ряжену!Вывели емукрасну девицу,Вывели емулебедь белую:– Это воттвое сужено,Это воттвое ряжено!

Ярыга засмеялся натужно и вытолкнул вперед повариху, нарумяненную, в венце из золотой проволоки в несколько рядов с поднизью, украшенной жемчугом, в белой рубахе до пят с вышитым золотом подолом, поверх которой был надет летник до щиколотокиз червчатой камки с серебряными и золотыми узорами, поочередно представляющими листья, вошвами из черного бархата, расшитого к: анителью и трунцалом, подолом из лазоревого атласа и шейным ожерельем из черной тесьмы, унизанными жемчугом и пристегнутыми к воротнику пятью золотыми пуговицами.

– Что морщишься? – подначил ярыга купца. – Смотри, какая тебе невеста досталась – кровь с молоком! И приданое богатое, – он вытолкнул вперед мальчика, который в чем играл на дворе, в том и был приведен, и теперь с приоткрытым ртом разглядывал мужчин за столом, соображая, наверное, за кого из них собралась его мыть замуж, – князь не поскупился! – ярыга засмеялся было, но и сразу смолк под гневным взглядом поварихи.

Купец, догадавшийся, что ему предстоит, мигом протрезвел и потемнел лицом… И стрельцы сразу стали трезвыми и в глазах их появились лукавые искорки: ловко мы притворялись, а?! Стоило купцу пошевелиться, как оба, положив руки ему на плечи, придавили его к лавке: сидеть!

– Не нравится невеста?! – ерничал ярыга. – Зря! Если бы не служба, сам бы на ней женился! А что с приданым – так тебе меньше работы!

Стрельцы хохотнули и толкнули купца локтями.

– Деваться тебе все равно некуда: три головы лучше, чем ни одной. Собирайся быстро, а то невесте, вишь, замуж невтерпеж. Деньги не забудь: наш батюшка богатых в долг не венчает. Стрельцы помогут тебе нарядиться, а я за невестой пригляжу, чтоб не сиганула в окно, не осрамила тебя!

Повариха, стоявшая с понурой головой, прижала сына лицом к своему животу, чтобы ничего не видел и не слышал. Ярыга отпустил руку мальчика и перестал улыбаться, с грустью посмотрел на икону Богородицы в красном углу.

В церкви отслужили обедню, почти все уже разошлись, только самые истово верующие, с трудом переставляя затекшие ноги, выбирались на паперть, торопливо спускались по ступенькам, отворачиваясь обиженно от слепого, точно это он должен был подать им, но пожадничал. Нищий тоже виновато клонил голову и чем больше проходило народа. не кинув монетку, тем ниже. Обеими руками он крепко сжимал шапку, подаренную ярыгой, на дне которой лежало две полушки, и часто шевелил ноздрями и сглатывал слюну, почуяв ароматы обеда, готовившегося в доме попа.

– Подай нищему, – посоветовал ярыга купцу, – не каждый день женишься.

Пока купец рылся, отыскивая мелкую монету, в прямоугольном кошельке из мягкой дубленой яловки, сложенной вдвое и прошитой двумя рядами медной проволоки, оба стрельца, ярыга, повариха и, после того, как мать столкнула с его головы шапку, мальчик перекрестились на крест на икону над входом.