Байрон Прейс - Последний дракон

Торопливо шагая по переулку за Двором Колодцев, Тенньел размышлял о том, что за беда стряслась, что понадобилось созывать специальный совет. Нетрудно было догадаться, что это как-то связано со слухами о войне с Симбалией. Когда он повернул за угол и оказался перед домом главы старейшин, он увидел, как Эксель, третий старейшина, входит в дом, и бегом нагнал его.

Таленд, глава старейшин, был глубоким стариком — ему было за семьдесят, — с ногой, изувеченной на охоте задолго до того, как Тенньел появился на свет. Эксель, который тоже был намного старше Тенньела, нахмурился, когда молодой человек сел рядом, слегка задыхаясь от бега. Экселю принадлежало несколько мастерских в городе, и он очень хотел присоединить к ним и мастерскую Тенньела, которую молодой человек неуклонно отказывался продавать — мастерская принадлежала еще его отцу и приносила неплохой доход. Немудрено, что их встречи проходили несколько напряженно.

Таленд, казалось, не замечал разлада. Как глава старейшин он выбрал этих двоих, заручившись поддержкой горожан, и чувствовал, что принял правильное решение. Он полагал, что свойственные молодости взгляды Тенньела хорошо сочетаются со взглядами двух стариков.

Голосом, на удивление сильным для его возраста, Таленд начал зачитывать декларацию, которую принес гонец. Старейшины города Тамберли требовали созыва Верховного совета городов Фандоры для обсуждения и принятия решения по поводу недавних нападений симбалийских воздушных кораблей.

Тенньел слушал, не шелохнувшись. Верховный совет! Последний раз совет собирался, когда ему было семнадцать, и тогда речь шла о том, как лучше помочь трем городам, ставшим жертвами наводнения. Если решено было назначить встречу сейчас, значит, возможность войны была весьма серьезна.

Таленд покосился на него и Экселя.

— Кто-то из нас должен ехать.

— Ты действительно думаешь, что война возможна? — спросил Тенньел, с облегчением заметив, что подавить дрожь в голосе ему все-таки удалось.

В Фандоре, с тех пор как около двухсот лет назад ее заселили, не бывало никаких войн, даже мелких междоусобных стычек. Ни одна из других стран также не выражала желания завоевывать эти бесплодные степи, каменистые холмы и болотистые низины. Фандорцы не стремились к вооруженным конфликтам друг с другом — заработать на жизнь было и так достаточно трудно. Тенньел вообще не совсем понимал, что такое война. К тому же ему было трудно представить себе, как разобщенная Фандора сможет вести войну.

— Это не нам решать, — ответил Таленд, — наша задача решить, кто из нас будет представлять Борген на совете. Себя я в расчет не беру, я старый и хромой, если и доеду, то толку от меня будет мало. Так что едет один из вас.

— Эксель должен ехать, — немедленно выпалил Тенньел.

Ему казалось, что это было настолько очевидно, что не о чем было и говорить. Эксель был старше, а потому мудрее, и такая ответственность была ему по плечу. В интересах города было послать лучшего, поэтому ехать должен был Эксель. Тенньел убеждал себя, что сам будет вполне счастлив остаться в любимом городе, хотя, по правде говоря, это было не совсем так. Конечно, он хотел бы поучаствовать в совете, внести свой вклад в принятие решения, которое могло стать самым важным в истории Фандоры. И все же он хотел, чтобы было так, как лучше для города, поэтому он отдал свой голос за Экселя.

Он ожидал, что Эксель сам вызовется ехать, а Таленд это решение одобрит. Эксель фальшивой скромностью не славился. Но, к его изумлению, Эксель коротко произнес:

— Тенньел поедет.

Молодому человеку показалось, что он ослышался. Он уставился на Экселя. Тот просто не мог такое сказать. Но его изумление перешло всякие границы, когда Таленд кивнул и подвел итог:

— Я согласен. Тенньел, ты будешь представлять Борген на Верховном совете.

— Я? Но… — Тенньел открыл рот, но не смог проронить ни слова.

Таленд усмехнулся, и тень улыбки мелькнула даже на губах угрюмого Экселя.

— Да, ты, сапожник, — повторил Таленд. — Мы все знаем, что это мог бы быть только ты. У тебя есть сила и преданность, как раз то, что требуется в Верховном совете. Путь будет долгим, и дело это трудное, — он посерьезнел, — там будет достаточно старых мудрецов, чтобы высказать свою точку зрения. Пусть молодость тоже присутствует, ведь это вам, молодым, идти воевать.

— Да и твоя привязанность к городу всем известна, — добавил Эксель. — Ты не примешь плохого решения.

Тенньел посмотрел на старшего товарища с благодарностью, смешанной с удивлением. Эксель только фыркнул в ответ, как обычно угрюмо, словно для того, чтобы кожевник не думал, что его так уж расхвалили.

Вечером того же дня Тенньел сложил самое необходимое в небольшую сумку и выехал из города. Седло своему коню Неддену он сделал сам, и это было лучшее седло из всех, что ему приходилось делать. Кожевник был горд. Он размышлял о том, что ему предстоит распространить свою любовь и привязанность на всю страну целиком.

Тенньел не знал почти ничего про Симбалию, но разве могла привязанность симбалийцев к своей земле сравняться с любовью фандорцев? Однако он понимал, что война — это больше, чем вопрос преданности или энтузиазма. Он знал, что в Фандоре войну представляют себе очень просто: огромные толпы мужчин несутся друг на друга с противоположных сторон поля и, столкнувшись, рубятся мечами направо и налево, а через несколько минут, когда кто-то одерживает верх, побежденные хмуро стоят в сторонке, пока победители делят добычу, обычно драгоценности, шелка, а иногда и принцесс.

В этом, конечно, не было ничего плохого, но он сомневался в том, что это будет так просто. Во-первых, симы умели колдовать, а колдовство посильнее оружия. Надо бы придумать, что противопоставить их волшбе. Если дело дойдет до голосования, он не отдаст свой голос «за», если не будет точно уверен, что есть оружие против симбалийского колдовства. Он был уверен, что он сам и его соотечественники справятся с любой обычной армией — из людей, а не колдунов, захоти они напасть. Но в любом случае это будет захватывающее приключение.

В пути Тенньел вспомнил отрывок старой песни, которую слышал от путешественника-южанина, и начал напевать те слова, что помнил, заменив имя древнего героя на свое. Звучало очень даже неплохо.

Лэгоу из Джелриха был и плотником, и колесным мастером и неплохо зарабатывал. Он построил немало магазинов и домов в городе, включая свой собственный — прекрасное двухэтажное строение с мансардой, кладовыми и винным погребом, которому многие завидовали. Его жену, с которой они прожили двадцать семь лет, звали Дина, и Лэгоу не переставал нахваливать себя за отличный выбор — Дина подходила ему, как перчатка к руке. Она уже родила ему двух сыновей и дочь. Одного они потеряли, он сгорел в лихорадке так давно, что печаль уже прошла. Теперь второй сын постигал основы отцовского ремесла, а к дочери сватались весьма многообещающие молодые люди. Жизнь улыбалась плотнику, он гордился собой, семьей и пятнадцатилетней службой в должности старейшины. Ему казалось, что он заработал право на мирную старость, и мысль о том, что его выбрали представлять город на Верховном совете, его совсем не радовала.