Л. Астахова - На этом берегу

Риан встал и неслышно выбрался из землянки. Ему хотелось проверить птичьи силки, расставленные загодя в распадке возле ручья. Раненого неплохо было бы накормить супом, а в силок мог попасться и глухарь.

Утро выдалось похожим на сон, туманным и промозглым, пахнущим прелой листвой, грибами и новорожденной травой. Потом взойдет солнце и разгонит туман, и будет изливать животворное тепло на истосковавшуюся за жизнью и светом землю, но пока мир со всех сторон окутывала легкая дымка, глушившая и без того почти бесшумные шаги.

… равномерный звук шагов, редкое фырканье лошадей, скрип кольчуг и мокрое хлопанье ткани по древку. Они возвращались из боя, не потерявшие ни единого бойца, полупьяные от гордости…

Когда же это было? Так давно, что не осталось и в помине того пустынного берега, и той земли, и тех знамен, которые сжимали в руках его воины. "Его воины…" — Риан от нахлынувших чувств поспешил смежить веки, и прислонился лбом к влажному стволу. Все они давно ушли за Черту, их души обрели покой, и только он, их командир, продолжает топтать землю, словно в насмешку над той всеми забытой победой. Говорят, война длится до тех пор, пока не погребен последний её воин, а значит, его война еще не кончилась, война с беспамятством, с призраками прошлого, с потерей себя. Ну и кто победит? Ясно, что не альв. И только благодаря Гилду, ничего не подозревающему, и мирно спящему в потаенной лесной землянке, бывший великий воин, бывший командир, бывший пленник, бывший изгнанник не сорвался с места, чтоб в безумном беге через чащобу, через бурелом и молодой подлесок, выплеснуть свою боль и тоску. Метаться бы ему по лесу как бешеному раненому зверю, если бы не раненый бродяга, которому нужно было приготовить суп.

"Спасибо тебе, Гилд, — мысленно сказал Риан, переводя дух. — Ты сам не ведаешь, как помог мне".

Он таки нашел вожделенного глухаря, и повернул домой с победой, торжествующий и немного смущенный. Черная стена безумия сделала крошечный шажок назад, отодвигаясь и прогибаясь, давая доступ свету и надежде.

Когда Гилд открыл глаза, хозяина в землянке не было. Серый полумрак заполнил жилище ровным приглушенным светом, было тихо и спокойно, первый раз за долгие годы. Он хорошо выспался, ни видений, ни призраков, представители древнего народа редко так спят, но сейчас подобное забытье не был удивительным, он слишком устал.

Гилд осторожно потянулся, прислушиваясь к себе. Раны отозвались слабой ноющей болью, это было нормально, он знал эту боль. Она говорила о том, что худшее уже позади, скоро ткани начнут срастаться. Лежа на мягкой постели, под одеялом, он с удивлением понял, что наслаждается покоем и чистотой. Этого не было в его жизни слишком давно, с тех пор, как пришлось покинуть собственное жилище. Больше он нигде не встречал покоя. Гилд подумал, что в этот раз ему неслыханно повезло, чего с ним вообще-то никогда не случалось. Достаточно вспомнить прошлое ранение, при одной только мысли о котором его передернуло, но он тут же поблагодарил судьбу за то, что тогда у него все же нашлись силы, чтобы уйти от людей.

Бой был жестоким, их атаковали со всех сторон. Правый фланг лучников остался без прикрытия, многих тогда не стало. Дружина соседнего герцога теснила отряд. Больше нужды в луках не было, и все взялись за мечи. К середине дня бой угас, гарнизону удалось отбросить атаку. Зеленое поле под стенами крепости превратилось в кладбище. Командир опасался нового штурма, и только альв, полумертвый от раны, спокойно сказал:

— Они не придут.

— Почему, откуда ты взял?

Вопросы сыпались градом, людям хотелось верить, что их бой окончен, им хотелось победы, но можно ли верить нелюдю?

— Я жил в землях того герцога, — закашлялся Гилд, — они не вернутся, он трус!

Бок болел нестерпимо, плоть была рассечена до костей. Если бы он хотел рассмотреть рану, то мог бы увидеть собственные ребра, но в этом не было нужды.

Пьяный от браги и усталости гарнизонный лекарь полдня шил человеческую плоть. Вместе с рослым детиной отпиливал изуродованные, лишенные жизни конечности. Кровь, грязь, крики, боль. В этой очереди страданий Гилд был далеко не первый. Пожалуй, ему повезло, потому как большую часть времени он был без сознания и меньше других мучился от жажды и боли, когда же он все же пришел в себя, то на просьбу дать воды посеревший от усталости солдат привычно обругал его, и лишь когда очередь дошла до "остроухого", Гилда поволокли в шатер лекаря.

Ридрик рванул присохшую к телу одежду, взглянул на рваную рану в боку и крикнул подручного, чтоб тот взглянул, как везет этим проклятым альвам.

— Смотри Фил, любой бы из нас издох от такого прямо на месте или истек бы кровью, — констатировал он, — а этому хоть бы что, он даже идти еще может.

— Да, уж…что взять. — Поддакнул помощник, и сплюнул на грязный пол.

— Ну, что, остроухий, сейчас шить буду. Молчи! Потому, как от ора я уже глохну. Терпи! Наш вон, Езеф, герой, он молчал да рычал, даже когда ему ногу пилили. Теперь поглядим, как ваш брат терпит. О вашем племени сказывают разное, вот сейчас и увидим, каков ты. — Он ухмыльнулся, полагая, что заставил альва молчать.

Эскулап взял в руки кривую иглу и, перед тем, как приниматься за дело, отхлебнул еще раз из фляги, для пополнения сил. Врачевал он без перерыва уже полдня, с тех пор, как кончилась битва, а теперь уже дело шло к вечеру, и лекарь устал.

Гилд лежал на высоком столе, залитом кровью его предшественников, и смотрел на осоловевшие глаза врачевателя, на посыпанный песком пол, чтобы ноги людей не скользили по пролитой крови, и думал, как хорошо бы было сбежать отсюда и оказаться в лесу.

Оттянув края раны, Ридрик рыгнул, и сделал первый стежок. Игла глубоко вошла в мясо и царапнула кость, руки у лекаря сильно дрожали. Если бы Гилд знал, почему должен терпеть эту боль, ему без сомнения стало бы легче, он даже сам мог бы зашить себе рану, если бы знал, зачем это нужно… Но он не знал, почему люди творят такую жестокость с теми, кто их защищал. А потому мысленно он воззвал о помощи и спасении, и надо сказать, что сей зов был услышан. Не успел Ридрик воткнуть иглу второй раз, как в шатер заглянул посыльный десятника и доложил, что лекаря требует к себе командир. Ридрик икнул и ушел. Его помощник Фил хотел продолжить начатое дело, но тут альв поднялся и сказав, что лечиться не будет, забрал свои вещи и ушел из шатра. Шел он, сильно согнувшись, шатаясь, держась за раненный бок, но, невзирая на брань и окрики, твердо задался целью уйти из крепости. Гилд знал, что покоя в казарме ему не дадут, его и раньше там не было, а уж после бегства от эскулапа тем более, а потому он, не раздумывая, рванул прямо в лес, ушел подальше и без сил свалился под первую же ель. Так он и пролежал там три дня, находясь, словно в забытьи, в странном ступоре, не желая ни есть, ни пить. Не боялся он и диких зверей. Чего их бояться, сильно опасных здесь нет, да и не придут они, они ведь не люди, вот людей он опасался всегда.