Александр Зорич - Конан и Смерть

Если вонючий евнух Лоламба был прав и глаз дракона тверже стали – попытка не увенчается успехом и челюсти живучего исчадия Ангра-Манью, сомкнувшись на черепе Конана, выдавят мозг из ноздрей и глазниц. Но если Лоламба заблуждался… о, тогда он, Киммериец, дарует людям свободу от гнета пернатого тирана!

Все разрешилось быстро – как яйцо разбилось.

Фафнир прыгнул вперед.

Сотканный из воздуха фальшивый Конан разлетелся в клочья. Невесомые, разноцветные – они закружились в воздухе, возмущенном драконьими лапами.

Морда Фафнира проступила из этой цветастой круговерти в двух саженях от Конана. С боевым кличем офирской верблюжьей гвардии Киммериец бросился на дракона.

В посрамление Лоламбы острие кинжала с легкостью проткнуло роговицу твари. Глаз дракона взорвался изнутри: это выплеснулся наружу жизненный жар третьего внутрителесного кокона, соединявшего мозг Фафнира с его угасающим сознанием.

Поток сияющих частиц на несколько мгновений расцветил волосы варвара, полыхнул у него на щеках, затуманил взор.

– Я прощаю тебя. Но помни: сделка совершилась, – пробормотал Фафнир, опускаясь на брюхо и накрывая голову правым крылом – точь-в-точь как и его хрустальный симулякр.

Дракон затих. Сразу вслед за тем в воздухе погасли последние искорки его разбитого глаза и в обители Фафнира засияла слепым светом абсолютная тьма.

Поначалу Конан пренебрег этим обстоятельством.

Как и раньше случалось с варваром после победы над достойным противником, он ощутил, что кровь вспенилась в нем океанским прибоем, а в ушах заревели всепобеждающие фанфары жизнелюбия.

– Ты – отродье Отца Всех Лжей! И сам ты производил одну только ложь!

Конан обращался к духу Фафнира, который, по его мнению, сейчас топтался где-то поблизости.

– Не боюсь тебя, не боюсь твоих прорицаний! – спесиво резюмировал Киммериец и плюнул в темноту.

Затем Конан спел Песню Удачи и сплясал Танец Победы.

Акустика была великолепная: Конану подпевал целый хор его эхорожденных двойников.

А вот танцевать в темноте было несподручно. Трижды больно ударившись о стены и симулякр, Конан наконец соизволил обратить внимание на отсутствие Зигфрида и темнотищу.

– Эгей! Эге-гей, королевич! Выкручивай портки и скачи сюда! Я освободил ваше королевство от гада-кровопийцы! Вы теперь свободные люди! Сво-бод-ны-ы-е-е-е!

Конан прислушался. Отвечало только эхо.

«Какой нежный», – проворчал варвар. Он все еще верил, что королевич где-то поблизости. Может, в обмороке?

Пришлось перейти ко второму вопросу: куда пропал свет? Конан на ощупь добрался до выхода из пещеры и удостоверился, что дверь заперта. Ни один луч солнца или луны, светляка, болотного огонька, звезды или кометы не проникал внутрь, не воспламенял самоцветов на стенах.

Но раз дверь заперта и свет не может в пещеру войти, значит он, Конан, не может теперь из пещеры выйти.

«Наводит на мысли», – Киммериец поскреб затылок.

– Эй, кто бы ты ни был, кому бы ни служил, ты, Нергалов потрох, бессовестная скотина, знай: Конан Киммериец доберется до тебя! По земле или под землей, птицей или змеей – доберется и порвет голыми руками! Лучше открывай дверь, пока я не вышел из себя! Я сегодня в добром расположении духа – так и быть, пощажу недоумка!

Из-за двери донесся десятикратно ослабленный стальной толщей, но вполне разборчивый комариный крик королевича:

– Король Конан, не в моих силах открыть эту дверь. Теперь нам придется ждать пять дней и пять ночей. А сейчас – молчите. Вы совершили ужасное преступление. Я не хочу с вами разговаривать.

– Зигфрид, не глупи! Что значит – «не в твоих силах»!? Ты ее уже один раз открыл, уже один раз закрыл!.. Трудно открыть еще раз!? Я освободил вас от дракона, а ты!..

Но королевич больше не отозвался.

Всю первую ночь, проведенную под железной дверью, Зигфрид терзался муками совести.

В самом деле: вначале он убил славного Фафнира – не своими руками, руками Конана. А теперь убивает Конана, заточив его в пещере Фафнира. И опять как бы не своими руками, не своей волей: ведь дверь была заперта силою воды, он же, Зигфрид, был в тот миг уверен, что Конан мертв, а раненый Фафнир мечтает оторвать ему голову.

Было и еще одно важное обстоятельство, которое не давало Зигфриду покоя. За смерть Фафнира требовалось заплатить виру. Ее должны получить родичи дракона – в противном случае они, или их духи, или дух Фафнира сживут Конана со свету, да и на том свете спуску Киммерийцу не дадут.

Даже если эту проблему рассматривать через призму сугубо христианского разумения (а Зигфрид признавал, конечно, великую силу за комитом Иисусом, то есть самого себя считал убежденным христианином), все равно Фафнир рисовался тварью невинно убиенной, жертвой предательского удара, а Конан – Иудой, Иродом.

В такой ситуации следовало обратиться за консультацией к епископу. Но епископов-то как раз на Гнитайхеде и не было! Не было церквей и монахов, языческих базилик и храмов Юпитера, не было ни одного жреца Изиды, ни одного захудалого друида!

Выходило, что проступки Зигфрида не только губительны для жизней Киммерийца и Фафнира, но еще и небезопасны для посмертной судьбы короля Конана. Король по неразумию своему убил существо, которое убивать не следовало ни в коем случае. И теперь, будучи лишен возможности сразу же очиститься от скверны убийства, вынужден торчать взаперти, наедине со своими грехами и жертвой этих грехов.

Дуролома Конана королевичу было немного жаль. Ровно настолько, чтобы считать своим долгом прождать под дверью пещеры эти проклятые пять дней и повернуть ключ, освобождая силу накопленной воды и вместе с ней освобождая буйного варвара.

После этого Конану придется выбирать из двух зол: остаться на Гнитайхеде вечным изгнанником или предстать перед королевским судом. Если, разумеется, суд Божий не свершится раньше земного – ведь Конан посягнул не только на законы гостеприимства, но и на великий небесный план Конца Мира, в котором Фафниру была отведена важнейшая роль…

Странно. Конан вроде бы намекал на свою причастность к этому тайному знанию. Неужели его безумие зашло столь далеко?

Зигфриду не спалось. Он замерз. На священном ясене усердно скрипели жуки-усачи. Храпел Конан.

Королевич поднялся и, размахивая руками, запрыгал. Одежда, несколько часов назад пропитавшаяся кровью Фафнира и оттого задубевшая, натирала в подмышках и в паху. Теперь Зигфрид жалел, что не нашел в себе сил перед сном сходить к ручью, помыться, выжать рубаху и штаны, потом развести костер, обсушиться и обогреться.

Самым обидным было то, что он, надеявшийся заснуть сразу же, проводил пятый час в полудремотных этических упражнениях на границе между забытьем и невеселыми галлюцинациями. Голые логические конструкты вдруг облекались студенистой плотью видений, а юридические формулы вставали на задние лапы и расправляли крылья, как возмущенные грифоны.