Ярослав Веров - Двойники

Так у режиссера денег и не стало. Пошли долги, за ними заклады…

И вот теперь киносъемка, разумеется, не клеилась. Всё выходило не так. Актеры приставали к нему, чтобы объяснил сверхзадачу, ассистент с утра крепко дышал перегаром, а техник всё никак не мог наладить освещение — и из «окна спальни» вместо мягкого лунного света сочился розовый закат.

Разбою хотелось обозвать актера Глубокого, что играл в фильме роль романтического любовника, крепким непечатным словом, а актрису — дурой. И выгнать обоих взашей, а вместо них пригласить англиканских, а лучше — алеманнских. И снимать не любовную драму, а комедию. Алеманны серьезные, любую глупость будут изображать, словно на плацу, — выйдет очень смешно. Ассистента — тоже взашей, и техника туда же, всех к такой-то матери!

Словом, мысль переменить всю съемочную группу несколько развлекла Разбоя. Ну не у одного него должны быть проблемы!

Правда, с Дусей — так звали исполнительницу главной роли, — распрощаться бы не вышло. В Дусю был влюблен граф Мамайханыч (настоящая фамилия — Долгопрудов), главный меценат фильма. Собственно, ради его денег Разбой и затеял всю эту бодягу с мелодрамой. А теперь, в свете новых обстоятельств, выходило, что все расценки на фильм сильно повышаются. И без Дуси уж никак их не повысить.

От мрачных размышлений Разбоя отвлекло появление Сценариста Серню, студиозиуса столичного университета. Тот как всегда ворвался в павильон стремительно. Стекла очков торжествующе взблескивают, вокруг тощей шеи — шарф в три витка, форменный сюртук помят. Студента Разбой взял для написания сценария, чтобы побольше сэкономить, да и фильм не стоил качественного сценария. Серню моментально сменил фамилию и стал употреблять ее перед именем, для весу.

Сценарист был в крайней степени творческого возбуждения: он придумал, как усилить сюжет. Даже не поздоровавшись, пустился в объяснения:

— Я придумал, о чем эти двое будут говорить в сцене на балу, — указал он на главных исполнителей, которые безмятежно ворковали, сидя на софе. — Граф Щ. делает ей предложение. Ее мать бросается ей на шею: «Наконец-то мы распрощаемся с долгами, дочь!»

— Фильм немой, могут и помолчать! — услышав про долги, в крайнем раздражении рявкнул Разбой.

Затем, несколько уняв себя, спросил:

— Ты финальную сцену написал? Чтоб завтра была у меня.

— У меня завтра экзамен по космогонии, — растерялся Сценарист Серню.

— Что-о? — прогудел своим басом Иван Разбой. — Чтоб я этого не слышал! Одна нога здесь, другая там. Взял на свою голову, облагодетельствовал. Экзамен у него!

Сценарист нисколько не обиделся, а направился к уже начавшим придремывать на софе актерам и принялся им что-то втолковывать. Слышно было про «храм искусства», «служение Мельпомене» и прочие идиллические штуки.

К Разбою подскочил ассистент:

— Шеф, есть свет!

— Да? Зови девушку с хлопушкой. Будем снимать.

Все бросились по местам.

— Давай, сделай так, — Разбой пальцами показал девушке с хлопушкой как надо сделать.

— Эпизод в будуаре, дубль пятый, — пропищала та.

— Мотор! — оживился Разбой.

Заработал мотор камеры. Актриса, доселе безмятежно лежавшая на софе, сжалась и с ужасом принялась смотреть на партнера. Глупая улыбка в одно мгновение исчезла с уст актера Глубокого. На лице обозначился нехороший оскал. Руки угрожающе потянулись к партнерше. Та задрожала как осиновый лист и, словно защищаясь, вытянула руку навстречу злодею. Отвернулась и уперлась взглядом в пол. На полу живописной кучей лежали розы, только что любезно подброшенные ассистентом.

— Молодца! — гудел Разбой, направляя актеров. — Хватаешь ее за руку…

— Сейчас вскочит с софы, — шептал Серню, поглядывая в сценарий.

Героиня вскочила на ноги и встала во весь рост на софе. Глубокий обхватил ее ноги руками, но, оскользнувшись на розах, стал падать. Героиня на него. «Здесь этого нет!» — удивленно произнес Сценарист Серню.

— Прекратить, — бросил сквозь зубы Разбой и принялся рассматривать пальцы.

Пальцы его были темны от машинного масла, ногти в многочисленных заусеницах. Имелось у кинорежиссера одно незамысловатое хобби: любил возиться на досуге со всякими подшипниками и кривошипами. Он даже умудрился собрать из больших артиллерийских шестерён куранты, но те, правда, шли так, будто в часе сорок пять минут и не более. Пришлось преподнести в дар университету.

Дуся в истерике билась на софе, возле нее хлопотал дурак-ассистент, актер Глубокий смущенно стоял в стороне и потирал исколотый локоть, а Сценарист Серню, размахивая листами сценария, что-то ожесточенно выговаривал актерам.

Тут в павильоне появился человек в клетчатом, хорошего кроя, но поношенном костюме, невысокий, толстенький. Это был частный сыщик Гений У («У» относилось к фамилии и должно было, по его мысли, обозначать принадлежность к уголовному сыску). Мягкими шагами он приблизился со спины к креслу режиссера и, наклонившись к его уху, прошептал:

— Вы просили книг Верова. Так вот я знаю теперь, где их достать.

Разбой недоуменно обернулся к незнакомцу:

— С чего вы взяли, любезнейший, что именно я просил вас об этом?

Гений У нимало не смутился.

— В таком случае разрешите откланяться, — кивнул и тем же мягким шагом, не спеша, пошел из павильона.

Разбой почесал в затылке, махнул рукой, поднялся и сказал:

— Все по домам. На сегодня баста.

Вечер тоже вышел скомканным, и Разбой решил лечь спать пораньше. Слуга задул свечи, — Иван экономил на электричестве, — и комната погрузилась в приятный полумрак. В полумраке этом темнели контуры фортепиано, массивного книжного шкафа, огромного, по современной моде, англицкого письменного стола. В углу стояла бронзовая копия «Ахиллеса», пытающегося извлечь стрелу из пяты. Этот шедевр древнего ваятельства подарил Ивану Пим Пимский, большой ценитель всего античного. Разбой любил смотреть на обреченного героя, вот уже третье тысячелетие борющегося с коварной стрелой, — и все неприятности дня улетали куда-то туда, где безмолвно колышется та самая глубь тысячелетий.

Он лежал и смотрел в окно. Окна Иван шторами никогда не занавешивал, чтобы лежа на диване смотреть на звездное небо. «Эх, хорошо, — думалось ему, — чтобы изобрели такую штуку, чтоб показывала то, что сейчас где-то там». «Где-то там» означало — «очень-очень далеко на небе». Еще думал с негодованием о том, когда же, наконец, изобретут звук в кино. Фильмы красивые, яркие и при этом немые. Безобразие, как ни посмотри. С этой мыслью он и заснул.

— Ба! Какая птица в наших пенатах! — услышал он знакомый голос.