Ник Перумов - Испытано на себе
— Не будем говорить, кто и чего заслуживает, — оборвала его наездница. — Держать души болотников дома на полочке — несусветная глупость.
— Вы хотите отнять их у меня?
— Я не надзирательница. — Лицо всадницы дрогнуло от обиды. — Я истребляю нечисть. Отбирать — предназначение совсем иных.
— Тогда чем еще я могу помочь высокому Совету?
— Честным — хотя бы раз — честным ответом на прямой вопрос. — Глаза оставались презрительно сощурены.
— Честный ответ вам или Совету?
— Совету. И мне. Не стоит нас разделять.
Ким вздохнул:
— Хорошо, я отвечу. Болотники… это, собственно, могли бы быть даже и не болотники, какая-то другая нечисть…
— Только не надо врать, — перебила воительница.
— Я… виноват, — Ким опустил голову, развел руками. — Я знаю, что не должен…
— Раз не должны, то и не говорите. — Воительница оставалась прежней, холодной и неприступной. — Ответьте на вопрос.
— Мы так и будем говорить здесь? На виду у всех?
— Мне здесь нравится больше. Как и моему единорогу.
— Хорошо. — Маг развел руками. — Я… не хочу врать. Иду к Поэтическому Меду.
Наездница откинулась в седле, тонкие пальцы сжались на изумрудном эфесе.
— К Поэтическому Меду… — процедила она сквозь зубы. — Как же, наслышана. Легенда старая, красивая, нечего сказать. Живет где-то в горах некий великан, имя его в разных версиях варьируется. В тайной кладовой хранит он Мед Поэзии, и кто сумеет добраться до него и сделать хоть глоток — тот станет величайшим из поэтов. Гм… в вашем случае — понимаю, вполне понимаю. Бездарность — она всегда бездарность. Вы пишете очень плохие книги, господин сочинитель. Те, что «любовь-морковь», для труппы Сакки.
Ким глубоко вдохнул и выдохнул.
— Те, что для «знатоков и ценителей» — не лучше, — безжалостно продолжала воительница, — что ставит баронесса Шатиньи.
Маг ответил не сразу.
— Да, есть неудачные, — выдохнув, признался он, стараясь не выказать обиды. — Или, скажем лучше, неважные. Зато удается сделать кое-что другое. «Переломанные кости», например. Или «Смерть считать не умеет». На сцене не ставились, к постановке не предлагались. Распространяются в списках. Ценимы многими искушенными читателями. Да и вы тоже…
— Этого мы касаться не станем, — отрезала всадница. — Значит, собрались за Поэтическим Медом… что ж, уложения Совета сему не препятствуют. Однако хранение души оного болотника… кстати, он там один?
— Нет, — мрачно сказал Ким. — Я еще одного прикончил.
Точеный подбородок воительницы вздернулся.
— Интересно, конечно, господин сочинитель, где и как вы разузнали точное местонахождение…
— Ничего особенного, — пожал плечами Ким. — Я ведь учился у великого Септимуса…
— Не может быть!
— Отчего ж нет? Разве не были его первые вещи совершенно провальными? Разве не освистывала его публика? Разве не впал он в совершеннейшую нищету, подумывая о самоубийстве? И разве не был допущен он в архивы Совета, когда некая добрая душа устроила его туда переписчиком?
— Продолжайте!
— Септимус и нашел там пергамент. Старый-престарый, со списком легенды и подробной картой. Анонимный автор уверял, что нашел дорогу, однако не смог пробиться к Меду. Септимусу терять было нечего, он бросил работу, запасся эликсирами, и добился успеха. Недаром после возвращения стиль его изменился до неузнаваемости, а «Голубку» играют до сих пор, хотя прошло уже тридцать пять лет…
— И все это он открыл вам?
— Я был с ним, когда он умирал. Не знаю, почему он решил мне признаться…
— Септимус был гением, — ледяная броня не давала трещин, — настоящим гением, и «Голубка»…
— Вы вольны мне не верить…
— Да уж, трудновато будет. А взглянуть на сей пергамент?..
— Его у меня нет, — повесил голову Ким. — Опасаясь, что драгоценное свидетельство может быть утеряно, похищено, я из страха, что меня опередят, зазубрил все приметы наизусть, оставив оригинал в столице…
— Очень на вас похоже, — презрение, казалось, сейчас хлынет через край. — Впрочем, благодарю за добровольное признание, — прежним, холодно-формальным голосом проговорила она. — Это вам, бесспорно, зачтется. Действительно, зачем еще может потребоваться сочинителю нечисть? А ведь в трех списках предания прямо говорится: «Дверь к Меду Поэзии откроет сосуд зачарованный, души трех убиенных тварей нелюдских содержащий»…
— Хранение души убитого болотника не запрещено никакими эдиктами, — негромко, но упрямо отозвался маг. — Этоопасно, не спорю… также, какхранение меча.
— Меч не выйдет из повиновения владеющего им.
— Но его могут украсть.
— Не собираюсь вести здесь философические диспуты. Где был убит второй болотник?
— Местные называли это место Гнилой Гатью. Не знаю, я лично никакой гати там и в глаза не видел. День пути по тракту на…
— Благодарю за разъяснения, я знаю дорогу, — убийственно-вежливо отозвалась воительница.
— Я… свободен? У посланницы Совета ко мне больше нет вопросов?
— Вы предупреждены, — нехотя проговорила всадница, — об опасности хранения при себе душ, принадлежащих уничтоженной нечисти. Эдикт Совета объявляет все, взятое чародеем, — кроме золота, кое принадлежит его величеству, — его добычей, имея в виду, конечно, ингредиенты или артефакты…
— Я смогу представить доказательства, что души болотников являются таковыми.
— Не сомневаюсь. Вам врать не впервой, господин сочинитель.
Ким опустил голову. Возразить нечего.
— Желаю счастливого пути, милостивый государь. Надеюсь, после обретения вами Поэтического Меда ваши… творения станут хоть чуточку лучше.
Черный единорог захрапел и шагнул в сторону. Наездница вытянулась струною на его спине, зло вцепилась в поводья, лихо гикнула — ударили копыта, ярко сверкнул рог, и диковинный зверь мигом исчез в темноте, одним легким прыжком перемахнув закрытые по ночному времени ворота.
Вот так оно все и кончается, Ким…
Поздно просить прощения и унижаться. Ты сам виноват, ты, и никто другой. Живи с этим. Живи с позором. И скажи спасибо: ты вышел во двор без своих эликсиров, один взмах сабли — и остался бы с поросячьим обрубленным носом, например.
И было бы поделом.
Не надейся, кстати, что «она поехала за мною!». Тэра — действительно одна из лучших, а болотники и впрямь замучили, словно в стародавние времена, когда составлялись позаимствованные им рецепты и эликсиры.
— О чем ты думаешь, брат-в-духе? — осторожно осведомился Корбулон, все это время простоявший тише воды ниже травы. — И что она говорила о Поэтическом Меде? Не может быть, ведь это же просто метафора, народная история, выдумка чистой воды…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});