Ник Перумов - Испытано на себе

Ник Перумов

Испытано на себе

Место, где кончалась тропа, было дурным. Настолько дурным, что всякий добрый человек поспешит выбраться обратно, на торную дорогу, да трижды плюнет через плечо — себе на защиту, силам вражьим на поношение и оскорбление. Низкий подтопленный ольшаник, островки невысокой земли, утопки, как называли их местные обитатели. Густые подушки серого мха, словно смертные подголовники — такие кладут в домовины женщинам. Деревья еще живы, то тут, то там попадаются скривившиеся, словно от боли, сосны. Многие уже повалились — болото наступало на здоровый лес, и это наступало не простое болото. Кое-где мертвые комли изглодал огонь — наивная попытка поселян и здешнего комеса хоть как-то противостоять угрозе. Нет, нет, разумеется, не болоту.

У самого края болотины, молча глядя на открывшееся им, застыли двое.

Человек, еще не начавший стареть, но уже далеко не молодой, с наголо обритым черепом, впалыми щеками и внимательными, ищущими серыми глазами. Плечи его окутывал плотный черный плащ, видавший виды, во многих местах кое-как заштопанный и залатанный. Некоторые заплаты казались весьма странными — в ход пошли куски старых кольчуг, так что в складках одежды частенько мелькал металл. Каким-то образом все это сооружение ухитрялось не звякать при ходьбе.

Зато второй…

В кричаще-ярком дубельте — малиновое с золотом, по обшлагам оторочка мехом, серебряные аксельбанты — рядом с человеком застыл настоящий кентавр. Великолепный рослый кентавр: могучий торс силача, вздувающиеся мускулы, холеные конские бока, матово поблескивающие черная спина и хвост. Копыта напоминали стенобойный таран. На спине кентавр нес седло с притороченными справа, слева и сзади вьюками.

Классически правильное, с идеальным прямым профилем лицо человека-коня обрамляла тщательно подстриженная, завитая и напомаженная борода. Вокруг себя кентавр распространял такой аромат духов, словно целая парфюмерная лавка.

— Это здесь, Корбулон, брат-в-духе, — голос человека звучал устало и глухо. — Пейзане не лгали. Он тут.

— Тут, тут, конечно же тут! — неожиданно высоким для столь могучего сложения голосом отозвался кентавр. — Ким, брат-в-духе, зачем мы здесь, ну зачем?! Там, — перевитая мускулами длань человека-коня вытянулась, изящным жестом указав в сторону мертвого болота, — там ужас. Страх, зло, кровожадный глад. Зачем тебе туда идти, брат-в-духе? Зачем мы покинули столицу, да еще перед самыми ристалищами — сопровождать своего брата-в-духе? Кто откажется от почти верной победы в панкратии и самое меньшее — второго места в беге на три стадии? А если учесть, что копье и диск я мечу явно лучше Клеомброта, каковой мог рассчитывать только на бег, то получалось бы, что по сумме мест…

— Друг мой, — поднял человек руку, останавливая обрушившийся на него поток красноречия, — я бы предпочел не мешкать. До вечера еще далеко, но кто знает, сколько провозиться придется?

— Вот именно! — Кентавр картинно всплеснул ручищами. — Зачем, брат-в-духе, тебе вообще потребовалось лезть в эти леса? Прислушался к мольбам тех поселян? Мол, настоящих охотников за нечистью днем с фонарем не сыщешь, смилуйся, добрый господин маг, пропадаем совсем, погибом погибаем? Не верю, брат-в-духе. Или взалкалось практики? Так тоже непонятно, зачем это тебе. Разве плохо жили мы в столице? Твои сказания и пиэсы пользовались успехом, нас принимали в лучших домах. И… гм… лучшие девочки и твоей и моей расы были нам… гм… рады. Нет, тебе потребовалось что-то кому-то доказывать. Какая разница, работают придуманные тобой эликсиры или нет? Ты же писал баллады. Книги, брат, книги! Выдумки чистой воды. Сказки. Но они продавались! И еще как! Нам вполне хватало и еще удавалось кой-что отложить на черный день…

— А ты, брат-в-духе, красовался на ристалищах, требуя себе чуть ли не каждый месяц по новому дублету…

— А как же! — Корбулон чуть не задохнулся от возмущения. — У нас, кентавров, очень развито чувство прекрасного! Дисгармония ранит нас сильнее стрел и копий. Одежда есть отражение…

— Брат, — человек поднялся. — Прости. Мне надо трогаться. Тебя с собой не зову. Оставайся тут. Если что — нам отсюда потом долго выбираться. Путь неблизок. Даже для тебя, чемпиона многих ристаний.

— Бросаешь меня тут, да? — капризно протянул Корбулон. — В сем ужасном, тоску и печаль навевающем месте? И идешь… куда, зачем?

— Зачем? — Человек резко выпрямился, взглянул кентавру в глаза. — Ты ведь помнишь, что случилось на последнем званом обеде?

— Ты хотел помириться, — проникновенно заявил Корбулон. — Подошел к ней с бокалом. Предложил…

— Она посмотрела сквозь меня. Небрежно чокнулась и продолжала весело болтать…

— А не надо было врать. — Кентавр наставительно поднял палец. — Ложь в отношениях с прекрасным полом воистину пагубна…

— Избавь меня от своих нравоучений, — проворчал человек, плотнее запахиваясь в плащ и подтягивая сапоги. — Сам знаю. Повел себя как последний… — Он махнул рукой. — Впрочем, что толку языками молоть. Как есть, так и есть.

— Так ты поэтому и отправился сюда?! — Корбулон схватился за голову с театральным отчаянием. — Вместо того чтобы утешиться в других объятиях…

— В других объятиях я и так утешился. Да только содеянную подлость это не отменит и не исправит.

— И ты решил творить, так сказать, добро деятельное? — подбоченился кентавр. — Брат-в-духе, я не задавал вопросов, хотя мог бы, учитывая, что именно на моей спине ты проделал весь этот путь, и я…

— Хватит, все. — Человек решительно шагнул к краю болотины. — Пойду я. А ты жди. Может, тебе еще меня придется до лекаря галопом вести…

— Какой еще лекарь, что ты выдумываешь! — перепугался кентавр. — Ты же знаешь, брат-в-духе, я не переношу вида крови!

Его собеседник не ответил. Полез за пазуху, извлек оттуда какой-то флакон темного стекла, зубами вытащил плотно вогнанную пробку и опрокинул содержимое в рот.

— Для храбрости, что ли?

Человек не ответил кентавру. Молча повернулся спиной и шагнул, по щиколотку провалившись в серый мох; и Корбулон тотчас притих, лишь тихонько причитая что-то себе под нос.

Да, место было дурным.

Теплый день, тихо, лишь ветер слабо шелестел осокорем. Сочные стебли лихолиста злорадно перешептывались, и пробиравшийся через хлябь человек то и дело останавливался, болезненно морщился, к чему-то прислушиваясь.

Он аккуратно, по широким дугам, огибал черные окна бучил, подозрительно косясь на пузыри, лопавшиеся то тут, то там на темной глади. Гидры, болотные стражи, полуживотные, полурастения, провожали его голодными взглядами.