Ник Перумов - Испытано на себе

Человек сумел выбраться на сухое лишь в самом сердце заболоченного леса. Вокруг воздвигся настоящий заплот из мертвых поваленных деревьев, почти в человеческий рост вздыбились заросли хвостатки; молодые гидры нагло поднимали головы над черными застойными лужами.

Путник оказался на островке несколько больше простых утопок, хотя и длины-то в нем не сочлось бы и четырех десятков шагов. Здесь явно постарались чьи-то руки. Или даже лапы. Стволы по окружности островка аккуратно подрублены на высоте человеческого роста и обломаны, так, чтобы комль оставался сцеплен с пнем. Мелкие ветки обрублены, побольше — заострены и концы обожжены. Да еще и набиты многочисленные колья, тоже смотрящие в грудь пришельцу. Пространство меж стволами перекрыто плетнями, шипастыми ветками отравника, стянуто вервием из полос дроковой коры — здесь укреплялись всерьез, конечно, не против настоящей армии. Настоящая армия, впрочем, сюда бы просто не полезла. Разбежалась бы, завывая от ужаса, а рискнувшего отдать подобный приказ командира просто распяла бы на первом попавшемся дереве.

Пахло гнилью, старой корой, острым диким луком — на болотах он не растет, верно, высадили бывшие хозяева этого места. Пахло и еще чем-то сладковатым, словно здесь когда-то давно вываривали корни осокоря, якобы богатые сахаром.

— Что, страшно? — пробормотал человек себе под нос. Движения его сделались неловки и напряженны, по лбу обильно тек пот. — Славная же тварь тут засела, если б не корень стародуба, нипочем бы не дойти мне… завизжал бы и бежал, задрав штаны, аж до самого стольного тракта.

Осторожно обойдя торчащие из воды шеи гидр, человек так же осторожно перебрался через засеку, брезгливо волоча за собой мокрый по подолу плащ. Оружия он при себе не носил, широкий нож на кожаном поясе — скорее обычная снасть странствующего через леса, а не средство расправы с себе подобными.

В самой середине сухого пространства высилось нечто вроде бобровой хатки, только выстроенной почему-то далеко от воды Вниз вел узкий наклонный ход. Из дыры тянуло тухлятиной.

— Ну что, добрался? — зло прошипел сквозь зубы человек. — Теперь назад дороги нет. Не выпустят. Страшно? Да, страшно. Как врал в балладах да пиэсах — так страшно небось не было. И денежки в кассе у Сакки получать тоже ведь не боялся. Давай, шевели щупальцами, урод!

Злые, к самому себе обращенные слова подействовали. На негнущихся от подавленного снадобьем ужаса ногах человек шагнул ближе. Принюхался, с отвращением покачал головой.

— Ну так чего ж там в учебниках-то писали? Премудрые Ессей из Аманаранты… Основополагающий труд «Об истреблении дивов»…

Слова с величайшим трудом протискивались меж судорожно сжатых зубов. Страх холодным липким мячом прыгал в животе, ударяясь изнутри о ребра.

— Как там у тебя было в «Покорении»? И размахнулся благородной сталью, и снес презренному голову, и радовался горячей крови, что окатила его волною…

Достал нож, срезал несколько веток и принялся плести нечто вроде грубой пятиугольной люльи, каким ребятишки играют в «зацепи-сохрани». Сплел, полез за пазуху, извлек небольшой плоский пузырек коричневого стекла, аккуратно капнул на каждый из пяти углов получившегося плетения и что было силы зашвырнул свое «изделие» в темный лаз. Выдернул нож, острием поспешно очертил круг, встал в него и застыл, скрестив на груди руки. Тусклое солнце нехотя блеснуло на серой стали широкого клинка, испещренного грубо прокованными пупырчатыми рунами.

Некоторое время спустя из-под земли послышался писк, словно несколько сотен крыс устроили там отчаянную битву. Крыша из плотно сложенных веток и кусков дерна заходила ходуном, с громким треском разлетелась в самой середине, наружу высунулась гротескно-человеческая рожа: плоская, с широко разинутыми круглыми глазами, свойственными скорее ночному обитателю, вывернутыми наизнанку и смотрящими вперед ноздрями, исполосованная белесыми шрамами. Рожа широко распахнула рот, наполненный мелкими остренькими зубами, торчавшими аж в три ряда, и истошно заголосила.

Человека терзал страх. Корчил, ломал, скручивал. Руки тряслись, рунный кинжал никак не хотел вкладываться обратно в ножны, уши раздирало болью.

Из лаза тем временем медленно поползли струйки дыма, лениво, словно упираясь. Невидимые крысы продолжали отчаянно пищать.

Дым отвратительно вонял горелым пером, мокрой тлеющей шерстью, псиной и еще чем-то куда хуже псины. Сладковатый запах стал почти нестерпим.

— Боооольно! — наконец прорезалось в вое плосколицей твари нечто осмысленное. — Все отдам! Все! Пощади!.. Все твое будет!

Человек судорожно сглотнул. Вот он, тот момент, о котором твердили все без исключения авторы трактатов и учебников! Див предлагает «все отдать». Это ловушка.

— Г-говори слово, — едва выдавил из себя маг.

«Настоящий герой сейчас стоял бы себе невозмутимо, да ножичком эдак поигрывал, со скучающим, герою приличествующим видом…»

— Ы-ы-ы-ы! Ее-э-эт!

— О-отказываешься, значит? — Человек задыхался, по лбу и щекам стекал пот; сыграть достойное героя равнодушие ему оказалось не по силам. Он даже не смог глядеть диву в глаза — отвернулся от твари, явно застрявшей в крыше своего жилища.

Болотный обитатель завертел уродливой лысой башкой, задергался, затрепыхался, но невидимые путы держали крепко. На жуткой физиономии существа смешались мука и отчаяние, из круглых глаз текли крупные желтоватые слезы.

— Плачешь? — Человек с явным усилием нагнулся, поднял что-то с земли, выдирая из-под плотно налезшего слоя мха. — Они вот тоже плакали.

Подрагивая, руки его в грубых перчатках черной кожи держали небольшой человеческий череп — скорее всего, ребенка. Левая височная кость была размозжена.

Желтолицый задергался, пытаясь разметать крышу, но подпиравшие подбородок ветки держали крепко, неожиданно обретя прочность стальных оков.

— Поплачь, поплачь, — тяжело дыша, человек поддернул рукава куртки. — В последний раз плачешь.

— Пощады-ы-ы… — выло существо, однако его мучитель лишь кривился и качал головой. Кулаки его судорожно сжимались и разжимались, словно от боли. Пленный и вроде бы беспомощный враг сдаваться не собирался.

Отчаянный крысиный писк внезапно сменился каким-то надрывным, ввинчивающимся в мозг визгом сотен и сотен тонких, на самом пределе слышимости, голосов; лес пошатнулся, всплеснулась вода в черных бочагах, незримая рука вмяла во мхи нагло задранные стебли хвостовок, с натужным треском стали рушиться надломленные стволы в засеке. Человек застонал, вскидывая ладони к вискам, и тут из лаза, сочащегося дымом — густым и тяжелым, словно смешанная с гноем сукровица, — выметнулась волна существ, карикатурных помесей человека и крысы, и размером не больше крысы, с голыми розовыми хвостами. Большая часть созданий выглядела весьма неважно — у кого горела шерстка на загривке, у кого хвосты распадались ошметками стремительно гниющей и отваливающейся на ходу кожи, у кого из развороченных, невесть чем нанесенных ран, торчали обломки почему-то обугленных костей.