Надежда Первухина - Все ведьмы делают это!

Я глянула на часы. Скоро утро… Самое время потрепаться об эзотерике.

— И какой же эзотерический подтекст воспитательница нашла в «Крошечке-Хаврошечке»? — утомленно склонила я голову на плечо супругу. — И на фига детям этот самый подтекст?

— Оказывается, — вещал Авдей, — в этой сказке зашифрована система культов наших древних предков. Оказывается, корова — это тотемное животное, обладающее магической силой Матери-Земли! И для Крошечки-Хаврошечки она была не просто дойной скотинкой, а культовым животным, открывавшим ей Тайные Знания! Ты подумай, чему в детском саду детей учат!

— Ага, — рассеянно согласилась я. После прямого эфира не было сил возмущаться глупостями какой-то начитавшейся дешевой эзотерики тетки. — А ты как об этом узнал-то?

— Машка при воспитательнице спросила меня, может ли наша Фуфуня считаться тотемным животным. А Дашка ляпнула, что теперь мы должны приносить Фуфуне кровавые жертвы, чтобы сохранить кармическое равновесие в нашей квартире. Я чуть весь детсад не разнес. Не понимаю, куда другие родители смотрят…

Авдей еще немного повозмущался для порядка, а потом смолк, ласково дыша мне в ухо, точь-в-точь как Фуфуня.

Кстати, упомянутая Фуфуня — всего-навсего крошечная джунгарская хомячиха с печальными глазами и несуетливым характером. В основном она пребывает в трех состояниях: спит, ест или спасается бегством от чересчур любвеобильных Машки с Дашкой. Хм. Пожалуй, стоит на недельку-другую объявить Фуфуню тотемом, чтобы девчонки ее поменьше тискали.

— Ты уже совсем спишь, Вика… — муж подхватывает меня и уносит в спальню. Здорово. Не так уж часто он в последнее время меня носит на руках. Или я действительно сплю?

Хитрый Авдей. Уложит меня тут одну, а сам опять уползет на кухню — к компьютеру, монстров бить или писать очередной роман… Нет уж, сейчас и его уложу спать.

Можно же иногда поколдовать. На благо собственного мужа.

Главное, не забыть утром проснуться, чтобы отправить детей в сад. Сама отведу. Погляжу, что у них там за эзотерика…

* * *

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в опытности нашего эксперта?

— Ну что вы! Я верю, что он опытен, и верю, что он ваш.

— Что у них там за эзотерика?! Они поглощают книжки, написанные безграмотными и лишенными благодати Просветления неучами и разглагольствуют о Тайном Знании с таким умным видом, словно и впрямь обрели его!

— Верно. Это подобно притче о глупом рыбаке, посчитавшем, что в его сети попали не водоросли и мусор, а замечательный тунец, — с задумчивой усмешкой произнесла немолодая женщина в арестантской робе. В ее пальцах, словно живая рыбка, посверкивал нож, сыпалось деревянное крошево, и через какое-то мгновение женщина поставила на пристроившийся у ее ног овальный столик маленькую резную фигурку. Нэцке. Остромордая крыса, грациозно изогнувшаяся над самурайским мечом. Помимо нее на столике уже стояли крысы с натянутыми луками, со щитами и копьями в узких лапках. Крошечные деревянные клыки хищно скалились, а глазки поблескивали как у живых зверьков…

— Ты сделала настоящую крысиную армию, Тамахоси-сан, — сказала женщина, возмущавшаяся эзотерической невежественностью. Она тоже носила арестантскую робу с номером, но это вовсе не портило ни изящества ее фигуры, ни холодной красоты молодого лица. Если бы сейчас здесь оказались корреспонденты Линда и Гена, они бы узнали в этой тюремной красавице ту, которая скрывалась под труднопроизносимым именем Ама-но кавара — Небесная река…

— Ты слишком высокого мнения о моей недостойной работе, сестра. Госпожа часто, наоборот, упрекает меня за излишнее своеволие и вольную трактовку древних канонов… Может быть, и я подобна тем безумцам, которые взялись рассуждать о Небесном на основании неграмотных записок какого-нибудь нетрезвого выпускника института философии…

Тамахоси сдула невесомые пылинки с острия своего ножа и неуловимым движением спрятала его в брезентовый чехольчик, искусно вшитый в рукав.

— Будет ли сегодня медитация? — спросила она Небесную реку. — Я чувствую в себе истощение светлого начала.

— Госпожа не оставит нас без ежедневного внимания! — успокаивающе шепнула Ама-но кавара и аккуратно присела на краешек койки своей сокамерницы. — Наши сторожа ни в чем не препятствуют ей. Она обладает даром. Мне не впервой мотать срок, но такого фарта еще не было… Ой, прошу извинения, что снова перешла на вульгарный язык. Я хотела сказать…

— Да врубились все конкретно, че ты хотела прокуковать, кукушка самурайская! Завесь шконку! — неожиданно подала голос третья женщина, доселе дремавшая на верхних нарах. Она высунула из-под серого байкового одеяла всклокоченную голову и сверху вниз насмешливо взирала на беседовавших. — Не западло вам еще и в камере ботать по японской фене?

Обе женщины остро глянули на нее.

— Не забывайся, Ина-каэдзи, — ровным голосом, от которого у нормального человека поползли бы по спине мурашки, сказала резчица деревянных крыс. — Твое имя значит, что тебе чужда измена. Но если в своем сердце ты не прониклась учением Госпожи, берегись! Изменишь нашему пути — не увидишь свободы и Света!

— Ой, да не бери меня на понт, Тамарочка! — растягивая слова, всклокоченная женщина резво спустилась с лежака и встала, уперев руки в бока. — Я ж не твоя пятилетняя дочка, мне ты, как ей, глотку не перережешь… Сплю я чутко. И бью метко. Знаю я, какая ты праведница…

Тамахоси-Тамара резко побледнела, дернула головой, и в ее глазах загорелся нехороший огонь. Но, видимо, она уже научилась владеть своими эмоциями. Поэтому она ограничилась только ядовитым замечанием в сторону Ина-каэдзи:

— Что ж, Ириночка, спасибо, что напомнила мне про мои грехи. Тебе про твои напомнить? Это, кажется, ты была помощницей того парня, ну, который отлавливал всяких мелких бродяжек, особенно пацанов, и перед видеокамерой вытворял с ними такое, что даже ментов на экспертизе выташнивало? Это ты, добрая тетя, давала мальчику конфетку или дозу и вела его к маньяку?..

— Заткнись, сука! — зарычала Ириночка. Все ее веселое спокойствие как ветром сдуло. — Это брехня! Прокурор пургу мел! И потом… они все равно были беспризорниками! А ты… ты — убийца собственной дочери!

Женщин, некогда умиленно внимавших красоте классического японского романа-моногатари, теперь было не узнать. В атмосфере камеры явно ощущалось наличие свободного электричества, грозящего взрывом убойной силы…

— Ты…

— Ты…

— Эй, эй, а ну хорош шуметь, девки! — злобно-испуганно заорала третья заключенная. Злобно потому, что в глубине души ненавидела их обеих — и старую стервозу Тамахоси-Тамару и стервозу помоложе — Ирину-сводницу. А испуг в крике Небесной реки звучал тоже не от простой женской нервозности: она вовсе не дура была, понимала, кем были ее товарки и что никакая японская полироль не могла отлакировать шершавые души убийц и рецидивисток. Хотя по сравнению с ними Небесная река, а по паспорту — Пустякова Римма Сергеевна, погорела на преступлении ничтожном: ввозе в Россию из Вьетнама трехсот граммов героина…