Марина Дяченко - Горелая башня

— Кстати, — сказал вдруг Крысолов. — Возвращаясь к истории о неудачливом лекаре… Ты не хотел бы знать, что стало потом с его, гм, пациентами?

— Хотел бы, — медленно отозвался Гай. — Хотел бы… знать.

— Видишь ли… Случилось так, что их поступок не простился им. И они… короче, были наказаны.

— Кем? — спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык; Крысолов, усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него локтем.

— Что же, — осторожно начал Гай, — к ним снова пришла болезнь?

— Болезнь не пришла, — отозвался Крысолов небрежно. — Они сами отправились… да, гуськом отправились в одно место. Про место я тебе рассказывать не буду — но, поверь, лучше бы им просто умереть.

Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он, мальчишка, без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда, из бездны, на него дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле помертвели.

— Их позвали, и они пошли, — медленно продолжал Крысолов. — Как ты думаешь, жестоко?

— Не мне судить, — с усилием выговорил Гай.

— Не тебе, — жестко подтвердил Крысолов. — Но я спросил сейчас твоего мнения — будь добр, ответь.

— Они были темные, бедные… люди, — с усилием выговорил Гай. — Ослепленные… невежеством.

Он мельком взглянул на Крысолова — и замолчал, будто ему заткнули рот. Ему совершенно явственно увиделось, как из глаз Пестрого Флейтиста смотрит сейчас кто-то другой, для которого глаза эти — только прорези маски. Наваждение продолжалось несколько секунд — а потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на лбу у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.

— Что же, ты их оправдываешь? — с усмешкой спросил Крысолов.

Гай заставил себя не отводить взгляда:

— Я… не оправдываю. Но так ли они виноваты… как велико… по-видимому… наказание?

— «По-видимому», — с ухмылкой передразнил его Крысолов.

Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик, еле ползущий, не въехал в обочину.

— Не дорогу смотрел бы, — сказал флейтист сварливо, и Гай опомнился.

Они ехали и час, и другой; лес не менялся, и в нем кипела жизнь: кто-то хлопал крыльями, кто-то метался через дорогу, кто-то шуршал кустами, охотился, спасался, кто-то песнями подзывал подругу. По стволам плясали блики высокого солнца, но не один из них, как ни пытался, не мог добраться до земли. По крыше кабины время от времени молотили ветки, а Крысолов сидел, выставив локоть в окно, и вот уже минут сорок напевал городские песенки десятилетней давности, и снабжал их комментариями, и мешал Гаю думать, и в конце концов добился своего — Гай смеялся.

Сперва он хмыкал, стараясь удержать губы ровными, как линеечка; потом стал отворачиваться и хихикать и, наконец, сдался, расхохотался до слез, не умея уже ни размышлять, ни бояться, полностью отдаваясь чуть истеричному веселью и то и дело рискуя разбить машину. Кто бы сказал ему накануне, что на подступах к Пустому Поселку он будет ржать, как невоспитанная лошадь?!

От смеха проснулся голод, ранее заглушаемый страхом; я не боюсь, думал Гай удивленно. Я не боюсь и хочу жрать — стало быть, я либо храбрец, либо совсем отупел… Обедать, обедать, обедать!!

Отвечая на его мысли, впереди мелькнул просвет. Через минуту в полумраке леса встал вертикальный солнечный столб — показалась первая на их пути поляна.

— Стоп, — деловито сказал флейтист. — Здесь мы устроим маленький пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.

Гай секунду мешкал — а потом махнул рукой и вышел под солнце. Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю — чуть не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив, и пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.

Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова смыкалась за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто ноги то и дело подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось прямо от кончиков травы.

— Эге… Прям-чисто кролик в степи. Тонконогая серна… Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там…

Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги; перед ним на траве лежала его сумка, а рядом — чистая скатерть размером с полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали одно за другим яства, кушанья и блюда.

Обомлевший Гай следил, как сумка выдает порцию за порцией, и сперва с опаской, а потом все охотнее и охотнее знакомился с гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал — слыхом не слыхивал; он ел — сначала вежливо, потом жадно, потом уже через силу, запивал темным напитком из фляги и закусывал пространными рассуждениями хозяина — потому что хозяином роскошного стола был, конечно, Крысолов.

— Повара, — говорил флейтист, плотоядно щурясь, — есть, по сути, лучшая часть человечества… С поварами мне всегда было легко. Жрецы алтаря, имя которому — желудок… И вот, случилась однажды забавная история. В одной заморской стране, в богатом городе, шикарном дворце местного султана поваром был некий Мустафа…

Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и жевал травинку; рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.

— А что потом?

— Потом было самое интересное. Ровно через три года я вернулся, как и обещал… Слушай, мы засиделись. Нам пора.

Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай увидел, что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо на солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.

Перед отъездом добрый Крысолов засунул в каждую клетку по солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать — велели в дороге нутрий не кормить — но потом сдался и махнул рукой. На место возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.

— Так я закончу историю про повара, — продолжал Крысолов, трясясь в тесной кабине. — Когда я вернулся, бедняга струхнул… и все не мог решить, что ему делать — сбежать ли, а может, задобрить… Ты знаешь, у них там и тюрем-то нет, зато полно палачей с кнутами и палками, наказывают сплошь битьем, а если преступление серьезное, так и до смерти забивают… И вот, когда спозаранку прокричали трубы…

Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание мотора, позвякивание клеток и голос рассказчика. Взвизгнули тормоза; Гай сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.

— Вы слышите?!

Крысолов прервал рассказ на полуслове, нахмурился, вслушиваясь в тишину.

— Что это? — прошептал Гай, борясь с постыдным спазмом в животе.

— Это лес, — раздумчиво сказал флейтист. — Лес, понимаешь ли. Такое дело… Поехали.