Стивен Кинг - Извлечение троих
Прежде чем стрелок успел рассмотреть как следует, изображение в дверном проеме сдвинулось. Опять — головокружительный поворот, и он уже смотрит на какую-то дверь из металла. На табличке над нею светились буквы. Стрелок сумел разобрать это слово: «СВОБОДНО».
Изображение немного сместилось. Справа от двери, через которую смотрел Роланд, показалась рука и взялась за ручку той двери, на которую он смотрел. Он увидел манжету рукава голубой рубахи, чуть-чуть закатанного, и черные завитки волос на руке. Длинные пальцы. Перстень с камнем, который мог быть рубином, а мог — и простой стекляшкой. Скорее, второе, — решил стрелок, — для настоящего камень этот уж слишком здоровый и слишком плебейский.
Металлическая дверь распахнулась, и стрелок заглянул в уборную. Такого ему еще видеть не приходилось: она была вся из металла.
Косяк металлической двери проплыл мимо двери на морском берегу. Стрелок услышал, как щелкнул замок. Стрелок вообще-то готовился к очередному головокружительному повороту, ведь должен же был человек, глазами которого он сейчас смотрит, повернуться, чтобы запереть за собою дверь, но он, как видно, закрыл не глядя, лишь протянув руку назад.
А потом изображение действительно развернулось — не полностью, а только наполовину: он смотрел теперь в зеркало и видел лицо, которое уже видел однажды… на карте Таро. Те же темные глаза и непослушные черные волосы. Лицо спокойное, но бледное, а в глазах — он их видел теперь отраженными в зеркале — Роланд разглядел то же самое выражение испуга и ужаса, что и в глазах человека на карте, на плече у которого сидел бабуин.
Человека трясло.
Он тоже болен.
А потом стрелок вспомнил Норта, травоеда из Талла.
Вспомнил слова оракула.
Демон его осаждает.
Стрелку вдруг пришло в голову, что он, наверное, знает, что такое ГЕРОИН: какое-то зелье вроде бес-травы.
Правда, что-то в нем есть угнетающее?
Не задумываясь, с простою решимостью, благодаря которой он и остался последним из всех и не свернул с дороги даже после того, когда Катберт и все остальные погибли или же отступились, кто — покончив собою, кто — пойдя на предательство, а кто-то и просто отрекся от самой мысли о Башне; итак, с решимостью, отметающей всякую неуверенность или сомнения, с той самой решимостью, которая провела его через пустыню и вела все эти годы погони за человеком в черном, стрелок шагнул через дверь.
2Эдди заказал джин с тоником — быть может, идея не самая лучшая: проходить подшафе славную нью-йоркскую таможню, к тому же он знал, стоит ему начать, остановиться он уже не сможет, — но ему нужно было хоть чем-то заняться.
"Если тебе позарез нужно нарыть деньжат, а экскаватора нет под рукою,— однажды сказал ему Генри, — придется копать, как можешь. Пусть даже посредством совочка."
А теперь, когда он сделал заказ и стюардесса ушла, ему вдруг показалось, что его сейчас, вероятно, стошнит. Не то чтобы обязательно, но возможно, но лучше все-таки перестраховаться. Проходить таможню с двумя фунтами чистого героина под мышками и при этом дыша на них джином, и так уже невеликая радость; но еще и с пятном блевотины, подсыхающей на штанах — это вообще кранты. Так что лучше перестраховаться. Может быть, тошнота пройдет, как это обычно бывает, но лучше все-таки принять меры.
А загвоздка в том, что он немного приколотый. Как у них говорят, жует подстывающую индейку. Не совсем еще улетел, но прибалдел капитально. Еще один перл великого мудреца и выдающегося наркомана Генри Дина.
Они сидели тогда на балконе пенхауза «Королевской Башни», еще не приколотые, но уже близкие к этому, подставляя лица теплому солнышку, потихонечку забалдевая… в старые добрые времена, когда Эдди только еще начал нюхать дурь, а сам Генри кололся только недавно.
— Все говорят, что они улетают,— сказал тогда Генри.— Но прежде чем улететь, сначала нужно еще прибалдеть.Говорил он, понятно, на их языке:прежде чем поиметь холодненькую индюшку, надо ее охладить.
А Эдди, почти уже ничего не соображая, только бешено хохотал, потому что знал, о чем говорит ему Генри. Но сам Генри лишь улыбался какой-то надорванною улыбкой.
— Когда ты еще не совсем забалдел, это в чем-то и хуже,— продолжал Генри.— По крайней мере, когда ты еще не в улете, ты ЗНАЕШЬ, что будешь блевать, ты ЗНАЕШЬ, что будешь трястись, ты ЗНАЕШЬ, что будешь потом потеть, пока тебе не покажется, что ты уже утонул. Иными словами, когда ты еще не в улете, ты как бы мучаешься в предвкушении всех «радостей».
Эдди вспомнил, как он спросил Генри, а как называется, когда «игольщик» (а в те смутные мертвые дни, месяцев этак шестнадцать назад, они торжественно уверяли друг друга, что колоться они никогда не станут) получает могучий кайф.
— А это уже называется жареною индейкой,— быстро ответил Генри и сам вдруг удивился, как это бывает, когда, и сам того не ожидая, скажешь что-то прикольное и смешное. Они переглянулись и расхохотались, корчась от смеха и хватая друг друга за плечи. Жареная индейка. Обхохочешься. Вот только теперь почему-то уже не смешно.
Эдди встал, прошел вперед между рядами кресел, посмотрел на табличку — «СВОБОДНО» — и открыл дверь.
«Привет, Генри, великий мудрец и выдающийся наркоман, мой старший братец, к разговору о наших пернатых друзьях, хочешь послушать мое толкование поджаренного гуся? Это когда один из этих ребят на таможне в Кеннеди решит, что у тебя не такая какая-то рожа, или когда попадаешь на день, когда у них эти собаки ученые, и они вдруг начинают все разом лаять, и скрести пол, и рваться с поводков… а базар-то весь из-за тебя, тебя они будут пытаться достать… а после того, как те парни с таможни перетряхнут твой багаж, тебя еще заведут в такую маленькую комнатку и спросят, не желаешь ли ты снять рубашку, а ты ответишь, что нет, не желаешь, я, мол, тут был на Багамах и подхватил небольшую простуду, а кондиционеры у вас прямо зверские, как бы простуда моя не перешла в пневмонию, а они тебе скажут, да неужели, вы всегда так потеете под включенным „зверским“, так вы выражаетесь, кондиционером, мистер Дин, в самом деле, приносим свои извинения, черт подери, нам очень жаль, но придется вам все-таки снять рубашку, и ты снимаешь рубашку, а теперь, пожалуйста, и футболку, а то вам, кажется, нездоровится, дружище, вот у вас и под мышками какие-то вздутия, не иначе как — лимфатические узлы или еще чего, а ты даже им возразить не можешь, стоишь как центровой на поле, который и мяч-то отбить не может, когда мяч на него прямо летит, а потом смотрит, как мяч уходит вообще на трибуну, ушел — так ушел, так что ты снимаешь футболку, и, батюшки, поглядите-ка, нет, парень, тебе повезло, это не опухоль, разве что только на теле общества, ха-ха-ха, больше похоже на пластиковые пакеты, прикрепленные скотчем, и, кстати, сынок, не волнуйся, это всего лишь гусь. Он просто поджаривается.»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});