Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)

Мама: Не переживай. Никто ещё не умирал на скорости две мили в час.

Папа: Улитки?

Мама: Лемуры?

Папа: Землеройки? Подожди-ка… как быстро землеройки двигаются?

Мама: Землеройки невероятно быстрые. Они хищники. Им хватает экстренного десятисекундного сна, а всё остальное время они охотятся. Ты проиграл.

Папа (улыбаясь): Ты выиграла.

Я: Хм. Мне надо снова завести машину?

Права я вообще-то так и не получила. Но знаю, как рулить на предельной скорости – мама с папой показали мне и это, глубокой ночью, незаконно, на трассе, подальше от города. В одиночку я никогда не ездила, а вот с родителями – да. И гнала я очень, очень быстро.

Если б получилось очень быстро укатить в другой город, то я могла бы умереть там. Возможно, в гостинице. И спасти всех от несчастья наблюдать за моим уходом.

«Эли, – думаю я. – Что бы я ни сделала, её это уничтожит».

А потом всю ночь размышляю о том, что услышанное мною с небес звучало не по-английски. На самом деле это даже словами не было. Но казалось знакомым. Я каким-то странным образом прочувствовала это до мозга костей.

Почувствовала, как что-то резонирует во мне, словно колокол. 

Глава 3

{Аза}

Просыпаюсь в полпятого утра: кашляя, в поту, панике, с бешено колотящимся сердцем. Кожа по ощущениям в порядке, но я не уверена, что она не разорвалась. Пошатываясь, иду в ванную и смотрю в зеркало. Вроде похожа на себя. Просто версия, страдающая от боли.

Остаток ночи мне снится всякое: странные лица, перья, словно что-то зажимает мне рот и нос, проникает в лёгкие, заставляя задыхаться. Когда вновь открываю глаза – на часах семь. Рассвет. Я кашляю и пытаюсь убедить себя не психовать.

Не могу избавиться от ощущения, что моя кожа слишком плотно обтягивает кости, раздирает сама себя. И во рту как-то странно. И кашель в миллиард раз хуже, чем вчера.

Значит, никакой школы. Вместо этого поход к врачу, где я надену персональную белую рубаху с открытой спиной и вышитым именем – крошечная привилегия – и собственные тапочки.

Я всегда воображаю, будто собираюсь на важное событие. Обычно, это Чёрно-белый бал Трумена Капоте. Моя рубаха без спины – это шёлковое платье с нижней юбкой, и возможно, на голове у меня изящная сеточка в стиле Одри Хепбёрн (Одри была приглашена, но не явилась). Вот только не думаю, что на той крутой гламурной вечеринке чьё-либо платье открывало зад. Нет большей радости, чем касаться ледяной кушетки голыми ягодицами.

Хотя… это детская больница, так что здесь встречаются те, кому много хуже, чем мне. Я видела, как внезапно задёргиваются занавески, и с другой стороны доносятся безошибочно узнаваемые рыдания родителей. Видела бродящих по коридорам «исполнителей желаний», готовых действовать, обряженных в костюмы, и больных детей с такими лицами, будто мир перевернулся и в последний момент даровал им всё, о чём они мечтали.

Мечты эти неизбежно сводятся к тому, чтобы быть как все. Однажды я даже видела некоего патлатого певца-кумира-подростков в красных кожаных штанах, волочащего ноги по коридору, дабы осуществить чьё-то желание. А какое-то время спустя наблюдала, как он уходит, и судя по лицу – мозг ему вынесло напрочь.

Классическая ошибка: он шёл сюда, убеждённый, что слепые прозреют, а умирающие оживут. Напрасно. Знаменитости – не волшебники. Что бы они там о себе ни думали.

Из-за угла вылетает мальчишка, лысый и верещащий, словно голодный и очень большой птенец. Он гонится за клоуном, однако доктора следом не несутся – значит ничего страшного.

Клоун замирает в проёме моей палаты и жонглирует разноцветными помпонами. Трёхлетний пациент неистово хлопает в ладоши и смотрит на меня огромными горящими глазами. Несмотря на плохое настроение, я в конце концов тоже улыбаюсь.

Хоть дружить с товарищами по несчастью и против моих правил, к моменту прихода врача у меня на коленях сидит ребёнок, а клоун поочерёдно выдувает мыльные пузыри и наигрывает на губной гармошке «Над радугой». На мой взгляд, не лучший выбор песни, но именно ей меня долгие годы доставали. Некоторые почему-то думают, будто приятно представлять, что, умерев, ты воспаришь над радугой, схватишь за лапы Птицу счастья и улетишь в пустоту.

Ну, то есть, ладно. Существуют, очевидно, и более печальные перспективы. Малыш радостно подпевает. Мы оба не в самом худшем положении. Мы ходим, говорим и кашляем почти как обычные люди.

Появляется доктор Сидху, и клоун утаскивает ребёнка в больничный лабиринт. Врач начинает свои стандартные процедуры: постукивает по груди, прислушивается, будто соседка, что пытается шпионить через закрытую дверь.

Ну, только доктор Сидху вроде как соседка, которая может видеть сквозь стены. Выражение её лица не меняется. И эта маска подсказывает: что-то не так.

– Ого, – выдаёт доктор.

– В смысле, «ого»? – спрашиваю я.

Я знаю доктора Сидху всю свою жизнь. Она никогда не говорит «ого». И ведь речь идёт о моём теле. Где органы находятся в самых странных местах.

Есть теория, что всё в моей груди сместилось во время того начального периода, когда я действительно, действительно не могла дышать. Одно из лёгких, к примеру, сильно наклонено к центру. И рёбра у меня гораздо гибче, чем должны бы, будь я кем-то ещё, а не Азой, страдающей от болезни по имени Клайв.

Клайв-Хреновина делает меня плоскогрудой, остроребристой и косолёгочной. В остальном я совершенно опупительная.

– Звук странный. Помолчи.

Я не хочу молчать, но слушаюсь, потому что на лице доктора Сидху появляется опасное выражение. К таким, как я, ноющим на приёме у врача, она весьма нетерпима. Доктор надевает стетоскоп и считает удары моего сердца. (Сердце. Тоже расположено неправильно. Ему всегда было недостаточно свободного места. Мы-то об этой фигне знаем, всё знаем, но слава тем бесстрашным докторам, что упорно пытаются услышать биение моего сердца там, где его и в помине нет. Я некоторым позволяю, просто чтобы посмотреть на их лица, когда бедолаги на краткий миг решают, будто я каким-то чудом хожу и говорю, не имея сердца. Забавное зрелище.) Доктор Сидху отводит меня на рентген и ненадолго исчезает – проверить результат.

– На томографию, – говорит потом.

Отлично. Я даже через дверь чувствую папин страх.

– Я в порядке, – уверяю его, когда в инвалидном кресле (политика больницы) возвращаюсь в приёмную. Затем – МРТ-туннель, где тебе дают затычки для ушей, но всё равно слышно, как что-то хлопает, щёлкает, шипит и воет, пока сканируют твоё тело.