Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)

Военные мыши. Отстойная шутка.

Моя мама не сторонник всего, что связано с войной. Она никогда не хотела вкладывать подобный смысл в свои исследования. Потому как наряду с защитой людей (гражданских, детей, учителей, всех, кто застрял в зоне боевых действий, попав под химическую атаку), ещё и солдаты нападающей стороны могут сделать себя потенциально неуязвимыми к ядам, что сами запускают в воздух.

В общем, понятно, отчего мама весь день на нервах. Она всего лишь хотела создать некое подобие лекарства от астмы, только улучшенное, которое помогало бы при любых проблемах с лёгкими: эмфизема, астма, синдром Азырэй. Но вместо этого застряла на выведении военных мышей.

Эли тоже за столом. Подравнивает волосы, отрезая где-то полсантиметра ножницами, которые сама же заострила точилкой для ножей. Ювелирная работа. Не знаю, как сестре это удаётся, но когда всё закончено, её волосы выглядят как гладкий светлый лист бумаги – концы идеально ровные.

Мы ни капли не похожи. У меня волосы чёрные и непослушные, а глаза хоть и синие, но тёмно-синие, с какими-то золотыми и красными крапинками, плавающими в глубине. Глаза Эли цвета чистого неба. Окажись мы в сказке, она бы была хорошей сестрой, а я – злыдней.

– Пункт первый, – говорит Эли, не трудясь признать моё превосходство как старшей. – Ты слышала гром. Мы все его слышали. Я – сидя на алгебре. Пункт второй. Ты видела облака. И мы все тоже видели. Это называется гроза. Пункт третий. Тебе померещился корабль, потому что ты ходячий побочный эффект и вечно в лихорадке. Гроза с тобой не говорила, – заключает она. – И никто в рупор твоё имя не кричал. Ну так, для информации.

Возможно, я слегка перенервничала в классе мистера Гримма. Возможно, мне всё привиделось. Возможно, я славлюсь своей склонностью к драматизму. Возможно, Эли славится на удивление неистеричной натурой. Хотя ей четырнадцать, и она имеет полное право не контролировать вспышки гнева и то, что некогда называли норовом.

Нет. Уравновешенная Эли. В прошлом году у неё начались месячные, и как водится, всё прошло прекрасно. Она просто натянула леотард и отправилась на урок балета – никаких проблем.

Ко мне эти дни так и не явились, что, вообще-то, меня не очень расстраивает. Отсрочка мучений, как я говорю. Всё потому, что я слишком тощая и никак не могу набрать вес.

Уточнение: под «слишком тощей» я имею в виду не секси готку, которую только накрась помадой и наряди в платье в цветочек – и все сразу заметят, какая она милая. Я имею в виду ходячего мертвеца. Синюшная кожа, и порой, когда я кашляю, это весьма мерзко. Никаких обид.

Я сама не знаю, что же сегодня произошло. Папа должен был забрать меня из кабинета директора, куда я отправилась после нескольких воплей на тему прав, свободы воли и закрытых жалюзи. Мистер Гримм взглянул на меня и сказал, мол, я знаю, куда идти. К медсестре или к директору. Я обычно чередую.

Папа меня встретил, полный сочувствия, даже когда нам обоим дали отповедь. Налицо попытка относиться ко мне не как к уроду, а как к обычному человеку. В смысле, никаких поблажек.

Естественно, все поблажки уже задействованы.

К примеру, система работы с напарником. То есть за моими передвижениями по коридору, видимо, всегда кто-то краем глаза наблюдает – на случай, если вдруг начну задыхаться. Не особо-то я доверяю подобной подстраховке. И без понятия, кто сегодня был Дежурным по Азе.

А вот прочитанная лекция относительно стандартна.

Директор: Мисс Рэй, неблагоразумно с вашей стороны срывать урок.

Я хочу попросить его дать определение слову «благоразумно».

Потому что иногда я ловлю себя на «неблагоразумных» поступках, однако понимание этого меня не останавливает. Меня призывают тёмные уголки моего мозга, и они сильны. Чтобы оставаться сосредоточенной и не думать о них, каждый день приходится прилагать массу усилий.

В восьмом классе я утратила бдительность и час спустя превратила свой экземпляр романа «Гроздья гнева» в оригами-цирк из ста тридцати четырёх животных, страусов и слонов, вагончиков на колёсах и акробатов.

Ещё один скверный эпизод в третьем классе, когда я изо всех сил старалась отвернуться от аквариума. Меня не оставляло чувство, что рыбы на меня пялятся. А затем еще один, в шестом, когда в нашей классной комнате появилась канарейка. В то время, клянусь, она со мной разговаривала. Не словами. Просто сидела на своей жёрдочке, смотрела на меня в упор и пела, невероятно громко, так громко, что всем мешала, и пришлось переселить её в другую комнату.

Птицы. У меня с ними вечные проблемы. Меня бомбардирует всё, что пролетает сверху. На улице всегда ношу головные уборы.

В общем, вернёмся в кабинет директора.

Аза: Я видела что-то странное в небе.

Папа Азы: Прошу прощения за свою дочь. Её лекарства…

Аза(ненавидя, когда всё сваливают на галлюцинации): Нет, вы правы. Мне стало скучно. Отсюда и поведение. Проехали.

Директор(пытаясь понять, а не издеваются ли над ним): Просто не делайте так больше, мисс Рэй. Довольно выходок.

«Выходки» звучит как ругательство.

Покинув кабинет, я прижалась лицом к окну на лестничной площадке, в надежде увидеть то, не знаю что, что видела прежде. Но нет, напрасно. Всё исчезло.

Сейчас папа выглядит усталым. Он готовит. Сегодня у нас какая-то запеканка из макарон, приправленная соусом безнадёги. Арахисовое масло тоже в деле. Папа клянётся, что это настоящее тайское блюдо, но тайцы не едят макарон. И вяленого мяса. А здесь, я почти уверена, вяленое мясо есть.

– Она что-то видела, – говорит папа маме.

Мама смотрит на папу. Он регулярно влипает в неприятности за веру в явления, идущие вразрез с логикой. Страстный фантазёр. А мама и Эли – приземлённые реалисты. Наконец папа пожимает плечами и опять отворачивается к плите.

– Она галлюцинировала, – возражает мама, – а не видела.

– У неё живое воображение, – встревает Эли и посмеивается над глупой фразой, которую применяют ко мне столько, сколько я себя помню.

– Неважно, – говорю я. – Всё кончено. Забыли.

Я уже снова выходила на улицу, пялилась в небо – тёмное, с узким серпом луны – и ничего такого там не обнаружила. Просто небо, ну и Полярная звезда.

Мне нравится небо. В нём есть упорядоченность, которой нет в жизни. И нет, это не тот отстой, который вы вообразили: мол, умирающая девочка глядит на рай, и всё такое. Я не думаю о небесах как о каких-то райских кущах. Для меня это лишь скопления газов и отдалённое эхо звёзд, что уже давно погасли.