Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

И Йёста посмотрел на них. Что за комедия! Все сидят с серьезным видом и внимают музыке, которую на самом деле никто не слышит.

Внезапно мечтания Лёвенборга прерывает чей-то веселый смех. Старик снимает пальцы с клавишей и прислушивается к этому смеху с восторгом. Это прежний смех Йёсты, добрый, радостный, заразительный. Это самая восхитительная музыка, какую он только слышал в своей жизни.

— Разве я не знал, Йёста, что Бетховен поможет тебе? — восклицает он. — Теперь ты исцелен.

Так добрая госпожа Музыка спасла Йёсту от меланхолии.

Глава двадцать вторая

ПАСТОР ИЗ БРУБЮ

Эрос, всемогущий бог, ведь тебе известно, что иногда человеку может показаться, будто он вырвался из твоей власти. Будто в сердце его умерли все сладостные чувства, соединяющие людей. Безумие уже готово вонзить свои когти в несчастного; но тут во всем своем могуществе являешься ты, защитник жизни, и очерствевшее сердце расцветает, словно посох святого.

Нет человека более алчного, чем пастор из Брубю, более злого и немилосердного к людям.

Зимой он сидит в неотопленной комнате на некрашеной скамье, одевается в лохмотья, питается черствым хлебом и приходит в ярость, если нищий посмеет войти к нему в дом. Он морит лошадь голодом, а сено продает, его коровы объедают сухую придорожную траву и мох со стен дома. Блеяние его голодных овец слышно даже с проселочной дороги. Крестьяне бросают ему объедки, от которых отворачиваются даже их псы, дают одежду, которую не надел бы последний бедняк. Рука его постоянно протянута за милостыней, а спина сгорбилась от поклонов. Он клянчит у богатых, а ссужает деньгами бедняков. При виде медной денежки сердце у него так и защемит и не успокоится, покуда она не окажется у него в кармане. Горе тому, кто не сумеет отдать ему долг в день платежа!

Женился он поздно, да и лучше бы ему вовсе не жениться. Жена его вскоре умерла, измученная и изнуренная. Дочь пошла в услужение к чужим людям. Стар он стал, но с годами его сердце не смягчилось. Безумная жадность так и не покинула его. Но в один прекрасный день в начале августа по холмам Брубю поднимается тяжелая коляска, запряженная четверкой лошадей. Это знатная старая фрёкен едет в сопровождении кучера, слуги и камеристки повидаться с пастором из Брубю, с тем, кого она любила в дни молодости.

Они полюбили друг друга, когда он был домашним учителем в имении ее отца, но надменная родня разлучила их. И сейчас она едет по холмам Брубю, чтобы повидаться с ним перед смертью. Все, что осталось ей в жизни, — это увидеть возлюбленного юных лет.

Сухонькая знатная фрёкен сидит в большой коляске и мечтает. Нет, она едет не в крошечную усадьбу бедного священника. Она направляется в тенистую прохладную беседку в парке, где ее ждет возлюбленный. Вот она видит его, он молод, он умеет целовать, он умеет любить. Теперь, когда она предвкушает встречу с ним, его образ встает перед ней поразительно отчетливо. Как он красив, о, как он красив! Мечтательный и пылкий, он наполняет все ее существо пламенным восторгом.

Сама она поблекла, увяла, состарилась. Быть может, он и не узнает ее, шестидесятилетнюю старуху, но она приехала не за тем, чтобы он смотрел на нее, а чтобы смотреть на него, возлюбленного ее юных лет, ведь он по-прежнему молод, красив и горяч.

Она жила так далеко, что ничего не слыхала про пастора из Брубю.

На подъеме колеса заскрипели, вот на крутом склоне холма показалась пасторская усадьба.

— Ради Господа Бога милосердного, — гнусавит нищий у ворот, — подайте монетку бедному человеку!

Благородная госпожа подает ему серебряную монету и спрашивает, не усадьба ли это пастора из Брубю.

Нищий бросает на нее хитрый испытывающий взгляд.

— Это и есть пасторская усадьба, — отвечает он. — Да только пастора-то нет дома!

Сухонькая знатная фрёкен бледнеет. Прохладная беседка вдруг исчезает, ее возлюбленного там нет. Как могла она вообразить, что найдет его после сорока лет ожидания?

— А что милостивая госпожа собирается делать в пасторской усадьбе?

Милостивая госпожа приехала, чтобы повидаться со здешним священником, она знала его много лет назад.

Сорок лет и сорок миль разделяли их. И с каждой милей, которая приближала фрёкен к цели ее путешествия, она сбрасывала с себя по году печалей и воспоминаний, и теперь, когда она подъехала к пасторскому двору, ей снова двадцать лет, и у нее нет ни печалей, ни воспоминаний.

Нищий стоит и смотрит на нее, у него на глазах она превращается из двадцатилетней в шестидесятилетнюю и вновь в двадцатилетнюю.

— Пастор воротится домой под вечер, — говорит он. — Милостивой госпоже лучше всего отправиться на постоялый двор в Брубю и приехать сюда снова к вечеру, — говорит нищий. — К вечеру пастор непременно будет дома.

Тяжелая коляска с сухонькой увядшей дамой тут же покатилась под гору к постоялому двору, а нищий стоит, дрожа всем телом, и смотрит ей вслед. Ему хочется упасть на колени и целовать следы колес.

Нарядный, чисто выбритый, в начищенных башмаках с блестящими пряжками, в шелковых чулках, в жабо и манжетах предстал в тот же день пастор из Брубю перед настоятельницей из Бру.

— Вы только подумайте, ведь она знатная дама, графская дочь, — говорит он, — разве могу я, бедный человек, принять ее у себя? Полы у меня в доме почернели, в гостиной нет мебели, в зале потолок позеленел от плесени и сырости. Помогите мне, прошу вас! Ведь только подумать, она знатная дама, графская дочь.

— Скажите ей, что пастор уехал.

— Но поймите же, дорогая, она проехала сорок миль, чтобы навестить меня, бедного человека. Она не знает, каково мне живется. У меня даже нет приличной постели ни для нее, ни для ее слуг.

— Ну и пусть себе уезжает!

— Фу-ты ну-ты! Неужто вы не можете понять, что ее приезд значит для меня? Да я скорее готов отдать все, что имею, что с таким трудом и лишениями накопил, чем позволю ей уехать, не приняв ее под своей крышей. Ей было двадцать лет, когда я видел ее в последний раз, и с тех пор прошло сорок лет, подумайте об этом. Помогите же мне принять ее у себя! Вот деньги, если деньги могут этому помочь, хотя речь идет о большем, чем о деньгах.

О Эрос, любимец женщин! Тебе они готовы принести любую жертву.

В усадьбе настоятеля опустошаются комнаты, кухня и кладовая. Их содержимое погружают на телеги и увозят на двор к пастору в Брубю.

Настоятель возвращается после воскресной проповеди в пустой дом, он заглядывает в кухню спросить, когда подадут обед, но там пусто. Ни обеда, ни настоятельницы, ни служанки! Ничего не поделаешь. Такова воля Эроса, всемогущего Эроса.