Виктор Власов - Последний рассвет

Сотан, вытащив духовую трубку, дунул, и поразил Шиничиро усыпляющим дротиком.

— Не подходите, прочь, прочь! — сын Шуинсая не подпускал к друзьям недавних однокашников, ставших теперь врагами.

Яд был не смертельным и действовал замедленно. Ноги парня отяжелели, а рассудок помутился. Язык стал непослушным и едва ворочался. Оступившись, парень завалился назад, упал на руки немого. Натянуто улыбаясь, Джюндзи благодарно глядел на Шиничиро. Сквозь шум снежной круговерти парень услышал отчаянный голос Кагасиро:

— Бейтесь насмерть!..

Лишь забытьё поглотило разум, и жестокая реальность растворилась, Шини увидел себя под высокой раскидистой сосной, сидящим на циновке, и перед его счастливыми друзьями служанки расставляли узкогорлые бутыли саке да кипарисовые подносы с едой. И они вкушали, а не ели — неторопливо, церемонно, а не так, как в жизни — по-домашнему. На Шиничиро они не смотрели… не видели его. И он хотел присоединиться к трапезе, а не мог: друзья были рядом, и всё же оставались недосягаемы… отчего так?

Видевшие сражение со стороны поняли бы, что каждый воин, стремясь навстречу вечности, мечом куёт свою судьбу, такую непохожую на чужие. Алые и багровые цветки расцветали под бездыханными телами воинов. Кагасиро, рыжея священной шевелюрой, лежал ничком с широкой раной на животе, рядом Бодзу, исполосованный, с синюшной кожей. Каори разметалась по снегу, пол-лица отсечено и отвалилось ломтем, обнажены кости скул, кровавые зубы. Джюндзи застыл с удивлённой миной, глядя внутрь собственной грудной клетки, вскрытой мечом, словно крабий панцирь — ещё при жизни довелось ему увидеть собственное сердце.

— Никто не спрятался? Отвечай, а то поплатишься! — синоби Ампаруа забегали в дома, угрожали дрожащим рыбакам, искали укрывающегося врага.

В гассё-дзукури за Асахарой Кендзо зашёл сам. Упитанный кот, увидев незваного гостя, встал дыбом, зашипел. Задрав большой пушистый хвост, попятился к остывшему очагу. Не мигая, горели из полумрака крупными изумрудами два круглых глаза.

— Выходи, предатель! — спокойно процедил мастер, приподняв окровавленный меч.

— Иду, иду, добрый человек, — отозвался Асахара наигранно испуганным голосом. Мешковатая одежда висела на теле лохмотьями. Он криво посматривал на Кендзо и покашливал. Из-за слабого освещения лицо разноглазого казалось почти мертвецким; если бы не влажный блеск зрачков, то можно было подумать, что он живой мертвец.

— Унылый беспросветный труд наложил тяжёлую печать на моё лицо, — исказившись, бормотал Асахара. — Тяжкая жизнь согнула спину моей жены, искорёжила руки. Вот посмотрите!..

— Шаг назад, если дорога жизнь, руки не поднимать, паяц! — бросил Кендзо, готовый зарубить лукавого. — Как ты посмел не выполнить последний мой приказ? Зачем увлёк мальчишку в стан врага? Его отец…

— Зачем?.. Хе-хе, миссионеры принесли… какой-то вид простуды, при ней горит нутро, мутится в голове, — голос слегка подрагивал в ночной тишине. — Озноб давно уж мучает меня, о сэнсэй! Хе-хе, ладно-ладно, — отхожу, — говорил Асахара осторожно, примирительно.

И резким движением высвободив кинжал из драного рукава, захрипел — катана Кендзо насквозь пронзила грудь недавнего соратника. Старик владел исключительной, завидной ловкостью.

— И всё-таки, — пробормотал старый якудза, — почему ты так поступил? Кто запугал тебя, что даже на пороге гибели не захотел открыться, Асахара-сан?

Сегодняшним вечером в Новом Году Дракона банда Кагасиро Тэнгу перестала существовать. Метель прекратилась. Снежинки медленно опускались на мёртвые тела и не таяли. Подкрепление из Киото опаздывало.

Глава 14

Вопреки ожиданиям, ночной ветер поднимался с моря, он не давал взлететь — задувая в хвост, переворачивал «крылья», вырывал из рук мастеров Зотайдо. Братья намучились с ним, и, разобрав в отчаянии летательные приспособления, повалились между камней, тяжело дыша. В долине поднимался туман.

— Нифига себе, полетали! Что будем делать, Мягкотелый? Побежим?

— Больше трёх ри… полтора часа… в темноте, по неизвестным местам…

— Мимо военных, прямо в лапы храмовой стражи, — слабый тонкий голосок, неуместный здесь и теперь, заставил вскочить двоих здоровых и опасных мужчин.

Из-за валуна вышла девушка, небольшого роста, хрупкая, одета в кимоно белого цвета, выглядывающее из-под плотной бурой накидки.

— Конничива!

— Ты кто, дева, ками этой горы? — Лао не боялся духов.

— Я ждала вас, Повелитель ветров.

Братья переглянулись с недоумением и тревогой. Девушка уловила это.

— Окура, отшельник, у кого вы отдыхали, ради святости места прервал одиночество и явился в Исэ. Вы затеяли бесчестное, мастера, нельзя нарушать гармонию в Исэ! Священные горы, священные деревья, камни… их нельзя осквернять!

— Ты одна? — Шуинсай прислушивался к ночи, но никаких шорохов уловить не мог. — В ночи, и без охраны?

Девушка, нисколько не смущаясь, подошла к ним и распахнула ворот накидки. На шее блеснули яшмовые бусы.

— Аматерасу моя защита. Кто может причинить мне вред в Её владениях?

Лао подскочил на месте. Священные подвески! Он глазам своим не верил, такая удача! Но как?

— Назови себя! — потребовал он. — Назовись, или я тебя задушу! В объятиях…

Шуинсай неодобрительно поморщился, но намёк уловил.

— Неужели ты ничего ещё не понял, Повелитель ветров? — с укором отвечала гостья. — Всякий ваш шаг и жест известен и предопределён. Ты не станешь лишать меня жизни и не сможешь лишить чести.

По спине старшего Зотайдо пробежали крупные холодные мураши.

— Древняя традиция ёбай не для меня, ведь перед вами — Юкио-мико…

— Кто рассказал тебе, юная, о традиции любви по-японски? — поинтересовался Лао. — Если ты жрица Аматерасу из Исэ, значит с раннего детства тебя, дочь императора Гонары, настраивали на безбрачие. Такие мирские реалии, как ночное посещение девушки юношей — ёбай — и их культурное романтическое времяпрепровождение не должны были запятнать твоё девственно-чистое сознание!

Юкио простодушно рассказала всё более обалдевающим братьям о том, как во сне ей явилась таинственная женщина из шаманского рода, когда-то давно, ещё в период Нара, бежавшая на соседний южный остров Иё.

Женщина представилась именем Саюке, и заявила, будто бы «эпохе дерева» настал предел, и теперь настаёт «эпоха горячей воды». Саюке во сне была убедительна, надменна, и требовала послушания от Юкио. Именно она, а вовсе не отшельник, побудила жрицу святилища Исэ нынешним вечером тайком покинуть храм и привела сюда — девица, никогда в жизни не покидавшая человеческих построек, в диком лесу и диких горах даже не плутала.