Виталий Каплан - Чужеземец

Сколько же всего прошло времени? Он потянулся к приборной панели. Всего-то сорок минут… Хватились ли на станции? Если центральный компьютер всё-таки сделал выводы из общения с вирусом-самоубийцей… Ну и отсутствие шлюпки должно вызвать тревогу… Основную сигнальную цепь он отключил, но могли сработали резервные.

Впрочем, всё не так плохо. Время было. Тут уже на руку играл «человеческий фактор» — как и положено, косный донельзя. Пока техники разберутся, из-за чего именно вопит сигнализация… пока доложат полковникам-безопасникам… Пока те, в обстановке взаимной ругани, станут складывать «а» и «б»… Причём один будет складывать, а другой — умножать… А в итоге? Ситуация нештатная, должностной инструкцией не предусмотрена. Сбивать шлюпку боевым лазером? Так на «Солярисе» его нет. Помилуйте, мирный исследовательский комплекс. Лазеры и прочая амуниция — это там, на боевых крейсерах, патрулирующих пространство по здешнюю сторону «Врат». Давать команду туда? Так у боевого флота своё командование, и приказы каких-то полковников с «Соляриса» им должны быть глубоко по барабану. А даже если и нет… Кто именно из полковников-антагонистов возьмёт на себя ответственность? На кого потом второй накатает «телегу» в Мировой Совет?

А дальше уже и стрелять не придётся. На последних запасах топлива шлюпка поднимется километров на семьсот, сделает пару витков — и торжественно взорвётся. «Чёрный ящик» если и выживет и будет выловлен — расскажет о неисправности двигателя… и долго ещё будут обсуждать, по какой причине у доктора Иолкина поехала крыша, зачем он избрал столь экзотический способ суицида…

Только бы сработал парашют… Ему приходилось прыгать — два раза на армейской службе, потом уже прилетая в отпуск… хорошо иметь друзей, фанатов парашютного спорта. Но здесь-то предстоит — из стратосферы. И конструкция парашюта известна лишь теоретически.

Он приказал себе заткнуть фонтан мыслей. «Поздняк метаться — прокомпостировано», говорил давным-давно дедушка Дима. Стрелка неумолима ползла по шкале, и до красной отметки оставалось совсем немного. Никакой кнопки жать не придётся, должна сработать автоматика.

А в сизой дымке одна за другой гасли звёзды, атмосфера густела прямо на глазах, невидимая сейчас броня нагрелась до температуры плавления свинца и не светилась лишь потому, что особо жаростойкий сплав…

— Господи! — прошептал он и осторожно перекрестился. — Если можно, посади меня аккуратно. Впрочем, да будет Твоя воля.

Оставалось надеяться, что их воли совпадут. Ни гореть в атмосфере, ни расшибаться о какие-нибудь скалы, ни даже ломать ноги при посадке очень уж не хотелось.

Все получилось само. Пронзительный вой, жуткое ощущение, будто из-под него выдернули кресло — и стремительный полёт в чёрную холодную пустоту. Впрочем, что холодную — это нервы. Лёгкий скафандр всё же имел систему обогрева. На полчаса хватит.

Где земля, где небо, понять было совершенно невозможно. Всё вокруг вертелось с бешеной скоростью, звёзды описывали сверкающие петли, один раз мелькнула яростная, словно бычий глаз, луна — и больше он её не видел. Бесился ветер, свистел по-хулигански, пытался срезать всё, что только можно. К счастью, ничего было нельзя. Конструкторы кресла-парашюта своё дело знали.

Когда от тебя ничего не зависит, остаётся лишь молитва. И Алан молился — механически, не слишком вдумываясь в слова, потому что сейчас все слова казались такими же далёкими, как звёзды — те мало-помалу успокоились и из кривых второго порядка превратились в положенные точки. Болтанка кончилась.

«Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного» — без конца повторял он пересохшими губами. Не было ни мистического восторга, ни дрожи, пробирающей до печёнок — его охватило какое-то отупение. Вниз он не смотрел — бесполезно. Внизу клубилась тьма, ничем не отличавшаяся от верхней тьмы. Разве что в ней не дрожали, переливаясь, звёзды.

— Господин! — чьи-то пальцы теребили его за плечо, и оттого холодная тьма развеялась, сменившись тёплой тьмой, в которой жужжали мухи и отвратительно чадил погасший факел.

Он потянулся, поджал ноги и сел на циновке.

— Ты так кричал, господин! — в ломающемся голосе Гармая отчётливо звучала тревога. — Я уж думал, злые духи на тебя набросились. Погоди, сейчас свет запалю.

Секунду спустя комнатку озарил слабый свет разгоравшегося факела. Гармай сидел возле груды циновок, крепко ухватив Алана за руку.

— Тебе стало хуже, господин? Раны вскрылись? Это я, дурень, виноват, послушался, во двор потащил. Прутом меня надо, вот что! Права тётушка, рано тебе выползать…

— Сколько раз я тебя учил — не называй меня «господином», — устало вздохнул Алан. — Какой из меня господин, ты что… Мы с тобой оба рабы одного и того же Бога… и потому оба — свободные люди… Ведь великую дюжину раз объяснял…

Всё было бесполезно. Сколько Алан ни бился, а результат по-прежнему нулевой.

«Твой я, господин, и никуда от тебя не денусь… хоть гнать станешь, а вслед за тобой потащусь». И это с его-то разбойничьей биографией, с его неукротимой волей! Мальчишка успел сменить трёх хозяев, но по его же собственным рассказам, нигде особой покорностью не отличался, всюду прикидывал планы побега. А вот Алана, снявшего с него рабский ошейник, безоговорочно признал хозяином. В принципе, оно и понятно — Гармай наконец встретил того, кто отнёсся к нему по-человечески. Но сделать следующий шаг, принять Алана просто как равного или хотя бы просто как старшего друга пацан почему-то не мог. Более того — малость оклемавшись и придя в себя, настоял, чтобы ему купили новый ошейник.

— Ты сам прикинь, господин, — внушал он по дороге в Хагорбайю, — люди-то что подумают? Сам видишь, клеймо у меня на плече-то. Заметят без ошейника — сразу решат, что беглый.

— Так староста мне ж на дощечке накарябал купчую, — отбивался Алан.

— Толку-то? Люди не на дощечку, люди на шею смотрят, — поучал практичный мальчишка. — Даже если и ткнёшь их в дощечку носом, сразу решат, что безумец ты.

Кто ж в здравом уме своему рабу ошейник снимет? Да и не куда-нибудь мы идём, а в Хагорбайю, меня ж там каждая крыса знает. Там меня и в рабство-то обратили, и у трактирщика я служил, и у начальника палаты налоговой. Не, господин, ты себе думай что хочешь, а ошейник нам нужен…

Пришлось купить.

— Который час? — поинтересовался Алан. Здесь, в комнатке без окон, время будто застыло, и отмерять его удавалось лишь по визитам тётушки-ведьмы да по рассказам Гармая.

— Закатилось солнце, — ответил мальчишка. Видя, что ничего ужасного с господином не случилось, он словоохотливо продолжил: — После заката, верно, двудюжинная часть прошла. И знаешь чего, эта самая вдова, Таурмай, на двор притащилась. Вся в слезах. Тётушка её к себе в покои повела и говорила чего-то. Уж как я ни старался подслушать, а не сумел…