Татьяна Шуран - Матка

— И как тебе дом, в который ты спускалась? А какие книги ты читала в библиотеке? Ты видела там каменные зеркала? — порой безошибочно угадывая, как в действительности Черона провела день.

Но Черона на все расспросы только рассеянно качала головой.

— Я все время была здесь, папа. Я занималась только тем, чем ты велел. Больше ничего нет, — заученно повторяла она.

И Тасманов не осмеливался вменить дочери в вину, что перестал видеть ее.

Однако попытки проконтролировать Черону не ограничились бесцеремонными допросами. Однажды в доме на плато Черона уловила краем глаза какое-то движение за спиной и, обернувшись, увидела блуждавшую по комнате с расставленными клешнями имаго. От неожиданности Черона испугалась и торопливо вскочила на ноги; имаго тотчас же повернула в ее сторону свое лишенное всякого выражения лицо. Но Черона сразу сосредоточилась и стала пристально наблюдать за тварью. Имаго сделала несколько неуверенных шагов по направлению к ней, повела клешнями по сторонам — Черона аккуратно увернулась — тварь прошла мимо и вновь принялась бессистемно блуждать в помещении, словно перестала ее замечать. Поняв, что имаго каким-то образом улавливает интенсивные всплески эмоций и лучшей гарантией безопасности будет беспечность, Черона перестала обращать внимание на тварь и снова взялась за чтение. Побродив немного по комнате, имаго мелькнула в ореоле миражей Заповедной Высоты и пропала.

Обдумав отличие обманной материальности от трехмерного мира, Черона поняла принцип созвучия мысли с субстратом, по которому действовал Тасманов, и успешно освоила материализацию нужных ей вещей. Собственно, стимулом к практике стал неиссякаемый источник проблем и претензий, в который Тасманов превратил питание: после ссоры есть он дочь не звал, а просить Чероне не хотелось. В порядке эксперимента она вызвала к себе обед, и привычные чашки с медом и молоком появились. Правда, Черона даже не почувствовала вкуса, так как все время ждала, что отец попытается вырвать еду у нее из рук, но специально не уходила в трехмерный мир, а Тасманов сделал вид, что не заметил самоуправства дочери.

В другой раз Черона, будучи в плохом настроении, резко отказалась надевать бесформенные платья, которые навязывал ей отец. Правда, крикнув в ярости, что ненавидит это кукольное тряпье, она сообразила, что никогда не пыталась определить собственные предпочтения в одежде. Однако отступать не хотелось, и Черона, с трудом припомнив некоторые детали костюмов обитателей плотского плана, создала для себя среднеарифметический, как ей показалось, вариант, определенно не похожий на бесформенное платье, хотя Тасманов скептически заметил, что "в таком сочетании эти вещи носят разве что персонажи кошмарных снов".

Вообще внешность Чероны в последнее время сильно изменилась. Прежде искусственно поддерживаемая родителями в состоянии нескладного заморыша, за короткий срок сравнительно самостоятельной жизни она заметно повзрослела, вытянулась и окрепла, а в ее жестах появились раскованность и самоуверенность. Сама Черона вовсе не придавала значения красоте; между тем родители воспринимали ее преображение как вызов: отец даже сменил свое снисходительное "маленькая жаба" на неприязненное "царевна-лягушка". Им казалось, что Черона втайне злорадствует по поводу своей незамысловатой независимости, и они спешили высказать свое раздражение, хотя Чероне вовсе не было дела до их мнения, потерявшего в ее глазах всякую ценность. И поскольку в то время, когда Черона пребывала в беспечном настроении, упреки, насмешки и замечания сыпались на ее голову без перерыва, она в конечном итоге настрого запретила родителям обсуждать ее вслух в принципе.

От работы Черона, поразмыслив, решила категорически отказаться. Любую уступку с ее стороны родители истолковали бы неправильно. Некоторое время Тасманов ограничивался лишь требованиями и нравоучениями, не слишком настаивая; однако в конечном итоге перешел к привычной бесцеремонности. Однажды Черона проснулась посреди шумной улицы; отец по обыкновению без спроса перенес ее в одну из достаточно людных зон, бесхитростно заявив при этом, что забота о благополучии Чероны не позволяет ему оставаться безучастным, глядя, как она в последнее время распустилась под влиянием своей врожденной лени.

Невыспавшейся Чероне ужасно не хотелось пререкаться; поэтому она сперва села на кровати, пытаясь прийти в себя. Прохожие оглядывались на возникшую из ниоткуда девушку в майке с изумлением; если местным обитателям случалось видеть Черону, они принимали ее, как и каменных особей, за сверхъестественное существо.

Собравшись с мыслями, Черона вместо прежних расплывчатых отговорок негромко, но решительно заявила, что не станет работать больше никогда. В следующее мгновение возле нее возникла имаго и схватила ее за руку.

Неизбывное отвращение Чероны к этим тварям в этот момент перешло за предел. Она вдруг почувствовала, что оставаться на Заповедной Высоте совершенно невыносимо: не потому, что у нее имелись какие-то определенные, предполагающие решение претензии, — а потому, что все здесь с самого начала было ей ненавистно.

Вскочив с места, Черона размахнулась и изо всех сил толкнула имаго в грудь; одновременно с ее движением в пространстве вспыхнула и прозвенела непонятная белая полоса.

Тварь покачнулась и отступила; с ее груди посыпалась каменная пыль. Черона смутно ощутила, что в ее ударе проявилась какая-то посторонняя сила. Она замахнулась еще раз, и мимо нее потекли прозрачные потоки белого света; ей показалось, что она слышит скрежет распадающегося камня. Имаго забилась, как марионетка, которую дергают сразу за все ниточки.

— Перестань! — крикнул отец. — Ты делаешь ей больно!

Черона машинально остановилась: не столько потому, что привыкла слушаться, сколько потому, что всегда заботилась об окружающих и старалась никому не причинять вреда. Однако в следующее мгновение она передумала и нашла подходящий аргумент:

— Если кто-нибудь причинит боль мне, я заставлю страдать всех, — раздельно произнесла она и, резко схватив имаго за горло, оторвала ей руку. В следующий момент и тварь, и город с замершими от любопытства и суеверного ужаса жителями исчезли; вокруг, словно глянцевая открытка, восстановился безмятежный интерьер детской, которая теперь показалась Чероне слащавой, пошлой и невозможно тесной.

Вскоре после того, как Черона в следующий раз спустилась в трехмерный мир, все стены дома одновременно окрасились присутствием Заповедной Высоты, и в пустом пространстве возникли десятки, сотни каменных фигур, заполнивших здание, как осиное гнездо. Без промедления они принялись хватать воздух вслепую в расчете вцепиться в Черону. В первое мгновение ей удалось уклониться от тянувшейся к ее голове хищной клешни, но с другой стороны ее сразу схватила еще одна тварь. Наугад кроша все, что попадалось под руки, имаго могли бы разорвать ее, не заметив; и все же, по парадоксальной закономерности, чем навязчивее преследовали Черону, чем, казалось бы, безжалостнее на нее нападали, тем неожиданнее проявлялись в ней свойства, о которых не подозревала даже она сама: непреклонное самообладание, безусловная решимость, способность неосознанно реагировать на опасность. Черона рванулась в руках тварей, словно речь шла о том, чтобы стряхнуть налипшую паутину, а не разломать хватку, неумолимую, как стена. В тот же момент в воздухе появились сверкающие отблески белого сияния, пронизавшего имаго насквозь, как множество гудящих звонкими голосами игл, и твари смешались. Послышался глухой отдаленный гул, природу которого Черона не осознавала, едва уловимый и в то же время отзывавшийся повсюду движением невидимых глубинных сил материи; он не только вселил в Черону необъяснимую уверенность, но и заставил сосредоточиться. Решительно растолкав каменные туши, Черона не успела подумать, что делать дальше, как вокруг полилось яркое сияние, и музыкальный перезвон пространства, словно бы потерявшего вес и тени, смешался со скрежетом каменной плоти, которая крошилась как бы в невидимых зубах.