Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф

Эпилятор, сбросив поднос, положила на середину стола. Я тихохонько вякнул от двери:

– Ваша милость, теперь уже точно продаем эту штуку…

Она огрызнулась зло:

– Вижу.

– Надо бы…

– Что надо?

– Не знаю, вы уж сами решайте. Но как-то иначе…

– Ну-ну, давай, дурак, бейся сам в стену, я посмотрю.

– Иначе, – повторил я. – Брошь – вещь красивая, должна быть у вас на шее, это вы придумали мудро, вы же у нас мудрая, ваша милость!.. Хоть и красивая, что вообще-то странно. А эта штука – вроде бы стрэ-мент хитрый. Если осмелюсь предложить вслух, что значит в голос, то я бы взял его в руку, этот стру-мент… как будто понимаю и что-то делаю…

Она сперва нахмурилась, потом вдруг коротко и зло хохотнула.

– Бери! Только не сломай своими толстыми лапами.

Я медленно, чтобы она ничего лишнего не подумала и не насторожилась, пересек комнату и осторожно взял эту странную штуку. Пальцы как будто сразу вспомнили, как надо держать, хотя такой вещи я никогда не видел. С виду из металла, но на ладони легче губки. Я всматривался в выступы, щелочки, смутно ощущая, что вот сюда выходит либо перегретый воздух, либо отработанные газы, вот эти рифленые выступы для упора кончиками пальцев… ага, вот в этом положении четыре упираются в эти бугорки, их тоже четыре, ладонь обхватывает удобно, а большой палец ложится сверху… вот сюда, здесь красное несмываемое пятнышко… измененного металла, если это металл…

Леди Элинор наблюдала с насмешливым выражением, я же держал на лице тупое выражение крутителя хвостов и по-бараньи рассматривал крохотное отверстие на вытянутом кончике. Протиснется разве что карандаш, что оттуда вылетало – струя теплого воздуха, им женщины сушат волосы, или атомные пули, – непонятно, но я рассматривал с разумной осторожностью, сам не поворачивая к себе этой дырочкой и стараясь не направлять в сторону леди Элинор.

Леди Элинор вдруг произнесла холодным голосом:

– Начинается.

Зеленый цвет малахита стал розовым, перешел в багровый. Каменная стена исчезла, открылся зал, широкие ступени, на последней – багровый ад, словно рождается красный звездный гигант. Длинные беззвучные искры ударили во все стороны, словно фейерверк, из пурпурного хаоса вышел чародей, одетый все в тот же серый плащ, теперь я рассмотрел, что плащ довольно старый, поношенный, как и темно-красная шляпа, что успела повидать многое.

Он все так же сошел по ступеням, прошел через комнату, абсолютно не обращая внимания, что с этой стороны зеркала на него жадно смотрят двое. Леди Элинор злобно и разочарованно зашипела. Чародей даже не взглянул в ее сторону, я торопливо шагнул вперед, взмахнул рукой, привлекая его внимание. Он на ходу повернул голову, я улыбнулся и шутливо прицелился в него своей штуковиной. Он замедлил шаг, потом остановился и посмотрел внимательно.

Леди Элинор задержала дыхание, а я видел по его взгляду, что чародея заинтересовала не столько эта штука, как положение моих пальцев на рукояти, а это явно рукоять, что понятно только тем, кто их видел. Для Средневековья пистолеты и бластеры одинаково непонятны, и любой рыцарь, как и любой мудрец, возьмет скорее за ствол, чем за рукоять.

Я подмигнул ему и сделал вид, что нажимаю на курок. Он неожиданно улыбнулся, покачал головой. В глазах мелькнуло сожаление, мне показалось, что губы слегка дрогнули, словно что-то сказал.

– Включи звук, – посоветовал я доброжелательно и показал пальцами, как будто поворачиваю верньер. – Поломка с твоей стороны. Или ты отрубил нарочно?

В его глазах мелькнула искорка, тут же как будто отдернули звукопоглощающую завесу: донеслись странные звуки шлепанья, словно непрестанно падают крупные капли, размером с лягушек, шелестит его одежда, я даже услышал шумное дыхание колдуна.

– Спасибо, – сказал я обрадованно. – Отличный звук, объемный!

Его улыбка стала шире, но взгляд переместился в сторону, лицо стало строже, словно увидел, как стрелка невидимого манометра подходит к опасной черте, бросил коротко:

– Пожалуйста. Но в другой раз придумай что-нибудь умнее.

Он сместился за пределы видимости, с минуту мы с леди Элинор видели это странное помещение, затем все подернулось багровыми узорами, а они разрослись, уплотнились и превратились в прежнюю стену малахита.

Я осторожно положил загадочную вещь на середину стола, отошел на несколько шагов и остановился, скромно ожидая приказов. Леди Элинор кипела, раздираемая злостью, возмущением, и в то же время глаза радостно блестели, а грудь ходила ходуном, словно волшебница взбежала по высокой лестнице.

– Мерзавец! – выпалила она с жаром. – Сволочь!.. Он даже не посмотрел на драгоценный талисман!

Я поежился под горящим взглядом, хотел смолчать, но она прожигала меня, как боевым лазером, я промямлил:

– Что с мужчин взять, ваша милость… ну не понимаем мы по своей тупости ценности золотой ерунды… простите, золотого фаберженья…

– Дурак, – крикнула она. – Простую вещь не станут украшать вот так золотом и драгоценными камнями! Это какой-то могущественный талисман, не иначе.

– Да-да, – согласился я торопливо, – как скажете, ваша милость. Но только он могущественный для женщин, а мужчинам на него наср… в общем, мужчины народ грубый и толстокожий. Или вы мужчин еще не видели?

Она оскалила зубы, как хищный зверек:

– Не распускай язык, дурень.

– Но, ваша милость…

Она оборвала со злостью:

– Ничего удивительно, один дурак отыскал то, что заинтересовало другого дурака.

– Ваша милость, – напомнил я, – но чародей-то заговорил…

Она нахмурилась, радость борется с разочарованием, сказала озабоченно:

– Но что он хотел еще? Думай, раб, а то прикажу выпороть на конюшне!

Я развел руками.

– Ваша милость… Рази ж я упомню, что у вас там в сундуке? Я ж не заглядывал вглыбь. Вдруг там такое, что он ахнет и попросится к вам в помощники?

Она фыркнула, но промолчала, на идеально ровном кукольном лбу проступило какое-то подобие морщинок, тут же загладилось, как в анимации. Глаза стали задумчивыми.

– Иди, – разрешила она. – Я буду думать.

Она будет думать, сказал я себе уже на лестнице, дура. Что тут думать, когда надо выволакивать все из сундука и выбирать, выбирать… А то и все показать этому мудрому из тридесятого. А что мудрый – понятно, на такую красотку разок взглянул усмешливо: знаем таких, видали, – и больше не смотрит, второй раз ожечься не хочет. Хотя кто знает, сколько раз ожигался. Главное – сейчас не хочет обжечь даже пальчик, в то время как иные горят на этом нехитром деле до могилы.