Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита
«Когда мой голос замолкнет в бездне,
Он зазвучит у тебя в голове.
Он будет петь мою песню —
Ту, что я не спела тебе».
Он прежде никогда не слышал, чтоб Эмпирика пела — ни в одной жизни! — но её голос он не спутал бы ни с одним другим. Её настоящий голос.
«Он будет петь о других мирах
И о восходе чужого солнца», — заверяла та, от кого, кроме голоса, пожалуй, ничего не осталось.
Нет, нет, быть не может! Она ещё здесь, где-то здесь!
«…о древних битвах и вещих снах
Пророка, что никогда не проснётся».
Эмпирика, мы споём тысячи песен, вспомним тысячи битв, а захочешь — победим в каждой, только будь здесь, будь рядом, когда я проснусь…
«Он будет петь мою песню,
Предвозвещая тот миг,
Когда мы вновь встретимся и вместе,
За руки взявшись, войдём в этот мир».
ЭПИЛОГ
Безмятежный океан нежился в сладкой полудрёме, баюкая на оранжевых волнах розоватые отражения безлунного ещё неба.
Ласковый ветерок вздыхал над песчаным берегом сонной Апсары, над пустынным пляжем и крошечным дощатым причалом, где одинокая фигура задумчиво болтала ногами в воде. «И кому не спится в такую рань», — думал ветер, с любопытством заглядывая в отрешённое загорелое лицо, изумлённо изучал обрамляющие его длинные, не по возрасту седые пряди, а, заскучав, осторожно подкрадывался к приютившейся у причала хижине и с тихим перезвоном перебирал украшенные ракушками и камнями нити занавеси над входом.
Заигравшись, ветер не сразу замечал беспокойное шевеление под тростниковой крышей, а, заслышав ворчливое бормотание, виновато пятился к океану и, поскользнувшись на солнечных бликах, нырял в дремотные воды серебристой рыбкой.
— Мам, ну он снова ноет, я не могу.
— Спи, Дара, дочка, спи…
— Но Амади не спит! Или ему что-то снится опять.
— Эйк… поди глянь… Ты где? Эйкундайо!
Одинокая фигура спешила на зов — на звонкий даже со сна голос любимой зеленовласой певуньи, и, беспокойно влетая в хижину, привычно путалась в занавесках, в темноте спотыкалась о деревянный порожек и едва не смахивала со стены испуганную лютню, что от такого переполоха вздрагивала с тихим стоном.
— Папа рано встаёт или поздно ложится? — смешливо пищало из-за полога у окна.
— Он перепутал день с ночью, — вздыхала Аэндара, уткнувшись носом в подушку.
Эйкундайо пробирался к окну, стараясь больше ни на что не наткнуться в тесном полумраке, и, склонившись над детской кроваткой, спрашивал полушёпотом у белобрысого малыша:
— Ну что, Амади? Опять не спится? Давай сказку.
— Давай, — так же тихо отвечал мальчик с улыбкой, — про принцессу в башне.
— Да ну, — качал головой Эйкундайо, — после неё ведь плохие сны, разве нет?
Амади только выжидающе улыбался и, не дождавшись, начинал лепетать — шёпотом, всё тише, постепенно убаюкивая сам себя:
— …в тёмном замке, в чёрной башне… там, где нет ни дня, ни ночи…
— И где нахватался только? — бормотала бесшумно подкравшаяся Аэндара.
Эйкундайо вздрагивал — так и не привык за все эти годы, а растрёпанная аюгави, зевая, приговаривала ласково:
— …тихо дремлет мир вчерашний, там, где всякий спать захочет. Спи, спи, сынок. Принцесса спит — и ты спи.
— Может, у него галахийский режим дня? Ну, знаешь, память рода, — шептал Эйкундайо Аэндаре, когда они отходили на цыпочках от затихшего малыша.
— Ага, скажешь тоже, может, ещё дар общения с духами приплетёшь?
— Она не спит, — уже из-за порога грёз вздыхал Амади, прежде чем нырнуть вглубь предрассветного забытья, — никогда не спит.
* * *
Когда Хранитель открыл глаза, всё вокруг было залито ослепительным тёплым светом. Он поморщился, прикрывая глаза рукой, попробовал подняться, но рухнул без сил на что-то мягкое.
— Наконец-то ты проснулся! — радостно воскликнул женский голос, будто бы знакомый, но давно позабытый. Что-то в его звучании отдалось вспышкой тупой ноющей боли в груди.
Чьи-то руки, маленькие и тёплые, нежно гладили его по лицу.
— Где я? — прохрипел он, всё ещё не в силах разглядеть ничего, кроме пляшущих разноцветных огней перед глазами.
— Ты не помнишь? — это был самый добрый и ласковый голос, который ему доводилось слышать за все бесчисленные жизни.
Одно из мельтешащих бледных пятен постепенно стало приобретать форму нависшего над ним лица, дрожащего и расплывающегося, остальные медленно принимали смутные очертания комнаты.
— Ты дома. Три дня назад аюгави тебя нашли на болотах, к юго-западу от города. Тебя лихорадило, и ты нёс какую-то чушь про демонов и войну. Наверное, сбился с дороги и надышался пыльцой жёлтой ряски, она сейчас в цвету. Не нужно было отпускать тебя одного…
— Куда отпускать? — сдавленно вымолвил ничего не понимающий Хранитель, безуспешно силясь сфокусировать взгляд на обладательнице чудесного голоса.
Она почему-то рассмеялась.
— Только не говори, что не помнишь, как сделал мне предложение!
Хранитель резко вздохнул и закашлялся от неожиданности, а голос его собеседницы снова зазвенел смехом.
— Тогда, на балу, — с нотками упрёка продолжила она, — ты пообещал, что подаришь мне на свадьбу нечто прекрасное — вот и гадай, что. А на следующий же день отправился в Варагнию. Словно мне нужен этот дурацкий подарок, а не ты!
Лицо говорившей склонилось к нему, и тёплые губы коснулись лба. По телу пробежала волна необъяснимого трепета. Когда она отстранилась, Хранитель зажмурился и резко открыл глаза. Расплывающееся окружение пошатнулось и вдруг встало на место, обретая чёткие формы.
Оранжевый солнечный свет струился через окно у резного изголовья кровати. Стены комнаты украшали старинные гобелены с облачёнными в золотые доспехи воинами в голубых плащах. Сердце снова заныло в страшном и восторженно-мучительном предчувствии. Он нерешительно перевёл взгляд на сидевшую с краю кровати фигуру.
Бессчётные тысячи лет на чужой планете в круговерти бесконечных возрождений не смогли изгладить из его памяти чарующий образ златовласой воительницы, снова и снова являвшейся ему в предсонных видениях. Но каждый раз её прекрасный лик искажался гримасой боли, и ясные голубые глаза захлёстывали потоки крови. Хранитель содрогнулся и, не веря своим глазам, схватил девушку за руку, боясь, что она растает как дым.
— Эвментара! — впервые за целую вечность он с наслаждением ощутил сладостное звучание столь дорогого сердцу имени, и, приподнявшись на кровати, в первый раз за все бесчисленные жизни слился с возлюбленной в головокружительно долгом поцелуе.
Потом они сидели, обнявшись и держась за руки, Эвментара
