Элеонора Раткевич - Меч без рукояти

– Вы покуда разоблокайтесь, – пробасил толстяк и вылил ведро в громадную дубовую бадью с горячей водой. Потом он попробовал воду локтем – точь-в-точь заботливая мамаша перед купанием своего дитяти, – удовлетворенно хмыкнул и удалился.

Байхин сноровисто сбросил пропотевшую рубаху, штаны и набедренную повязку и недоуменно огляделся по сторонам, не зная, куда девать одежду: ему как отпрыску богатого знатного дома прежде не было нужды посещать банные заведения, и он понятия не имел, как в них следует себя вести.

– Одежду сюда давайте, – провозгласил толстый банщик, вновь возникая из-за занавески. В руках он держал огромный ушат, полный до краев. – Ковш вон там лежит. Ополоснитесь и полезайте в воду.

Он окатил Байхина водой, и на грудь юноше обильно закапало красным, синим и мутно-розовым. Байхин ахнул и рассмеялся. Он и забыл совсем, что у него лицо раскрашено.

Смыв с помощью банщика пот и грязь, Байхин погрузился в огромную бадью до самого подбородка. Прикосновение воды к усталому телу оказалось невыразимо приятным. В бадье было тепло, словно жарким летним днем на мелководье, и Байхин блаженствовал, ощущая, как усталость мало-помалу покидает его, растворяясь в этом ласковом тепле, а следом растворяется и само его тело, и даже кости словно истончаются, тают… и вот он уже весь исчез без остатка будто горсть соли, и сонное колыхание воды вобрало его в себя.

Несколько раз толстый банщик подходил к бадье, доливал горячей воды и вновь исчезал бесшумно. Байхин почти не замечал его появлений до тех самых пор, пока толстяк не возник совсем уже рядом с громадным полотенцем.

– Извольте в массажную, – прогудел он.

Байхин нехотя вылез из воды. Банщик ловко укутал его полотенцем с ног до головы и быстро растер.

– Накиньте вот это, – посоветовал толстяк, протягивая Байхину банное одеяние – короткий фисташково-зеленый нижний кафтан из тонкой ткани.

Байхин облачился в кафтан, небрежно повязал пояс и последовал за толстяком в массажную. Там банщик вновь совлек с него одежду и указал на стоящие бок о бок три лежанки – мол, выбирай, которая по душе.

Байхин опустился на ближайшую лежанку. Толстяк немного постоял над ним, как бы примериваясь, – а потом принялся за дело.

Конечно, в доме Байхина было множество слуг, обученных нелегкому искусству целительного растирания. Но с мастерством толстого банщика их усилия не шли ни в какое сравнение. Слугам-то, кроме своих господ, никого массировать не доводилось, а через руки банщика ежедневно проходила уйма самых разнообразных людей. Опыта и сноровки ему было не занимать. Мягкие, будто и впрямь бескостные пальцы толстяка обладали поразительной силой. Он мял и месил Байхина, то словно бы превращая юношу в податливый глиняный ком, то вылепливая из безвольной бесформенной глины его тело заново – всякий раз все более сильным и здоровым. Байхину то и дело казалось, что там, где по всем понятиям должна бы находиться его спина, под руками банщика возникает то неуместное здесь ухо, а то и еще одна нога, причем совершенно безболезненно. Байхин веселился вовсю – мало ли что почудится с устатку? Но когда толстый банщик перевернул его на спину, Байхин только охнул от изумления, глядя, как огромные руки толстяка погружаются в его тело едва ли не по локоть, и подумал невольно – а так уж ли ему почудилось?

Коротко брякнула бамбуковая занавесь, и Байхин чуть скосил глаза на звук.

– Не дергайтесь, – с укоризной произнес толстяк. – Лежите себе спокойненько.

В массажную вошел его подручный. Следом шел Хэсситай, облаченный точно в такое же банное одеяние, что и Байхин, только не зеленое, а бледно-лиловое. Небрежно запахнутый банный кафтан открывал татуировку на груди – котенок, умильно взирающий на свою миску. Наколка была выполнена с отменным искусством – пожалуй, даже с большим, нежели те, что красовались на лицах известных Байхину киэн.

– Оживаешь понемногу? – добродушно поинтересовался Хэсситай у ученика.

Байхин блаженно промычал нечто утвердительное.

– Еще самую малость, и будет как новенький, – заверил банщик. – Сами-то не желаете?

– Нет, – резко ответил Хэсситай.

Не прекращая своих трудов, банщик откинул голову и посмотрел на Хэсситая в упор.

– А может, не стоит отказываться? – как-то по-особенному, со значением, спросил он. – Как говорится, нос на лице не спрячешь… а уж в бане так и вовсе.

Лицо Хэсситая закаменело; котенок на широкой груди дернул лапкой.

– Не в обиду вам будь сказано, – продолжал меж тем банщик как ни в чем не бывало, – а только морочить меня незачем. У меня глаза не глупее рук будут.

– И что ж такого твои глаза увидели? – негромко спросил Хэсситай.

– Да уж что увидели, то увидели. – Толстяк в последний раз промял Байхиновы плечи, встал и неспешно потянулся всем телом. Из-под складок жира выплыл на мгновение громадный треугольный рубец с рваными краями наложенных некогда впопыхах и неумело швов, колыхнулся и снова скрылся в недрах этой необъятной плоти.

Хэсситай неожиданно рассмеялся.

– Действительно, не стоило труда отказываться, – беспечно произнес он и опустился на лежанку. – Пожалуй, и мне тоже растирание не повредит.

– Вот сразу бы так, – укорил его банщик, жестом подзывая подручного. Тот помог Байхину подняться и вновь облачиться в зеленый банный кафтан, а толстяк тем временем занялся Хэсситаем.

– Вина, лимонной воды, ягодный взвар? – осведомился подручный.

– Отвар шелкоцветки, если есть, – отозвался Хэсситай.

– Есть, как не быть, – явно подражая толстяку в его несуетливой степенности, отозвался подручный и удалился.

Байхин проводил его взглядом и вновь улегся, закинув руки за голову.

– Давно бросил мечом махать? – Голос Хэсситая звучал неразборчиво.

– Да почитай, годков пятнадцать, – ответствовал банщик, вовсю трудясь над его спиной. – Вот как мне пузо пропороли, я это дело и бросил. Болел я тогда долго… а потом – ну, вы б меня видели! Худущий, что твоя жердь!

Байхин сдавленно фыркнул: вообразить банщика худым оказалось ему не под силу.

– Нанялся я тогда к здешнему банщику в подручные, – пробасил толстяк, продолжая орудовать. – Одежки выдавать и пересчитывать. Что потяжелей – мне тогда невмочь было. А как банщик помер с перепою, я так при сыне его и остался.

Так, выходит, молодой парень – не подручный, а хозяин?

– Толковый парень, – одобрил Хэсситай. – Заморенный только.

– Это он сейчас заморенный, – возразил толстяк. – А тогда и вовсе не жилец был. Ничего, выровняется. Через годик-другой женю его. В самой ведь уже поре малец.

– Это верно, – согласился Хэсситай, переворачиваясь на спину.