Анатолий Герасименко - Тотем Человека

Пули — злые, быстрые, быстрее глаза, быстрее самой мысли. Сначала летит пуля, и только потом понимаешь, что выстрелил… Все тогда обрушилось, обоим досталось. Но Черный выжил, а Тим остался лежать под кирпичами. И Черный даже не поглядел на него, не закрыл ему глаза, не потерся щекой о холодную щеку — в последний раз.

— Едем, времени мало, — быстро говорил Стокрылый.

Он так долго злился на Тима — за что? Черный силился вспомнить и не мог. Но ведь вспомнил же самую дрянь, все, что мог и не вспоминать, а вот самое главное — нет. За что он злился на Тима? Что случилось тогда, почему они стали врагами, хуже врагов — стали бывшими друзьями? Что это было?

— Держись! — крикнул Стокрылый. Двигатель взревел, машина прыгнула вперед. — Не сдавайся, держись!

— Плохо, — прохрипел Черный, — плохо…

— Тогда злись! — кричал Стокрылый. — Злись, копи злость! Сейчас доедем, недолго уже, там душу отведешь! Вспомни, кто во всем виноват! Вспомни, кого ненавидишь!

…Фотографии вихрем взлетели вокруг Черного, смотрели немо, о чем-то хотели сказать — и не могли. Кто же виноват, правда, кто? Кого я ненавижу? Черный сжался на сиденье, мыча, вцепившись себе в волосы. Машина неслась по закоулкам, сворачивала на проспекты, подрезала фуры, легковушки и джипы, и вслед яростно бибикали, а Черный — Черный вспоминал. Небо над ними просветлело и снова потемнело, будто наступил день, который сменился вечером, и дождем брызнуло в стекла, а Черный вспоминал. Метнулись по сторонам магазины, превращенные в музеи, и музеи, превращенные в магазины; пронесся длиннющей громадой зелено-пенный дворец; прыснула из-под колес бродячая собака, заметалась по улице, пропала в зеркалах заднего вида, а Черный вспоминал — постепенно, медленно, не веря, не желая верить, но все-таки вспоминал…

— Мы на месте, — сказал Стокрылый и затормозил.

Черный поглядел сквозь залитое дождем стекло и увидел, куда они приехали.

— Вспомнил, — сказал он.

Невдалеке ударил раскат грома.

Глава 6

Чтобы всем было лучше

Я сразу понял, что Дины рядом нет. Чтобы увериться, потянулся и нашарил пустые, прохладные складки простыни. В комнате я был один. Разумеется, ничего особенного нет в том, что жена встала раньше мужа… Стоп-стоп, мы ведь теперь в разных комнатах спим. Черт.

Это уже было — когда? Не так давно, как могло показаться. Про такое еще говорят 'в другой жизни', но я точно помнил: в другой жизни такого не было. Последние три месяца стали, наверное, самыми тяжелыми временами с моего прошлого рождения. Много случилось того, что нужно забыть, и слишком много для того, чтобы случившееся забылось быстро. Да, в другой жизни такого не бывало.

Зато бывало нечто очень похожее. Накатывало знакомое чувство, от которого хочется выгнуть спину, зашипеть и спрятаться куда-нибудь, где тебя не будет видно. В конце концов, мы были всего лишь маленькими пушистыми существами. Клыки и когти страшны только для тех, кто еще меньше тебя, а для крупных хищников ты — всего лишь добыча. Поэтому мы научились предвидеть смертельную опасность загодя. Хотя бы за несколько часов. И воспитали в себе это чувство — чувство близкой беды.

Оно разбудило меня, дыхание беды над самым ухом. Ему вторил стук дождевых капель по стеклу.

Я встал, накинул халат, поплелся в ванную. Стоя под душем, убеждал себя, что весенний кошмар не повторится, что Дина не может бросить меня опять. Долго бормотал что-то под нос, сплевывал попавшие в рот брызги. В конце концов, пустил горячую воду. Заорал, ошпарившись. Пустил холодную. Завопил, оледенев. Выскочив из душа, стал растираться полотенцем. Фигня, все фигня. Снаряд не попадает дважды в ту же воронку. В одну и ту же реку можно войти только один раз. Дина меня уже бросила однажды. Больше это не повторится. Если судьбе будет угодно мне насолить, Госпожа Фортуна изберет какой-нибудь новый метод.

Ведь так?

Так.

Теория вероятности — штука серьезная, ребята. И не спорьте: я теперь кодер. Пришлось подучить кое-что из недоученной институтской математики. Снаряд не попадает второй раз в одну и ту же точку. И воды речные несутся так неудержимо, что, когда заново войдешь в реку, это будет совсем-совсем другая река…

'Зато снарядом можно попасть в реку сколько угодно раз, — сказал голос в голове. — И, с тактической точки зрения, это будет та же самая река. Ну, разве что с немного большим количеством оглушенной рыбы…'

Я отогнал эти мысли. Чушь. Пора было собираться. Тотем великий, до чего же хорошо вставать без похмелья! Все-таки здорово, что я завязал. Удивительное дело, скольким вещам понадобилось случиться, чтобы я завязал. Отдел с его кровавым заданием. Дина с ее изменой. Сашка со своими амбициями. И Черный, бедняга Черный — где бы ты теперь ни был, старик, я тебе благодарен. Ведь с тебя все началось. С твоей смерти. Прости, Черный, прости, Дина, простите, все мои жертвы, невинные и виновные.

Я в который раз обнаружил, что стою посреди комнаты, шевеля губами, глядя в пространство. Частенько со мной теперь такое. Говорят, у человека начинаются необратимые изменения в психике, если он убьет своими руками больше пяти людей. Черный; бандит на задании; его незадачливый охранник; да, немного осталось, в общем-то. Еще неизвестно, что с теми было, на фотографиях. Я затряс головой. Ерунда, е-рун-да! Жизнь наша — тайна, и в тайне — наша жизнь. Хреновый из меня вышел ученик, Милон Радович. Из моей тайны получилась смерть. Но, во всяком случае, я остановился, как только это понял.

Так, всё, блин. Я на работу опаздываю.

И в это время открылась дверь в прихожей. Я был на кухне, так что мне оставалось только обернуться и смотреть, как в дом входит Дина,

('Скажи: Дина, солнышко! Вернулась! Забыла что-нибудь?')

за ней — Боб, как всегда, пригнувшись, чтобы не снести волчьим загривком притолоку,

('А теперь сделай удивленное лицо и воскликни: 'Ба, да это Боб! Что так рано, дружище? Понятые срочно понадобились?')

и, наконец, последней, как-то нехотя через порог шагает Саша, бледная, как сама Смерть, и с такой же дежурной улыбкой.

('Ух ты, — сказал голос в голове озадаченно, — а вот этого, признайся, ты не ожидал').

— Привет, — сказал я. Саша вяло улыбнулась и взмахнула кошачьей лапкой. Боб, тяжело ступая форменными ботинками, прошел мимо меня к окну и там застыл, а Дина подлетела ко мне, взяла за руку и сказала:

— Тим, есть разговор. Пойдем.

Кивнула в сторону спальни.

Я покачал головой:

— Мне на работу пора. Уже пол-девятого.

— Я знаю, — терпеливо сказала она. — Отзвонись, что не придешь. Соври что-нибудь.