Пола Вольски - Наваждение

– Горожане, скажите мне, чего вы желаете. Я готов выслушать вас.

Воцарилась такая тишина, что Элистэ отчетливо услышала его высокий монотонный тенор, казавшийся простым и бесхитростным, почти детским. Королевская наивность несла в себе силу. Было почти невозможно не поверить ему. В эту минуту впервые в жизни она восхищалась королем Вонара.

По толпе, охваченной сомнениями, прошел шумок.

– Вы пришли, чтобы высказать свое недовольство, – подбодрил их Дунулас. – Так выскажитесь. Счастье народа для меня превыше всего. Что нужно сделать ради этого? Посоветуйте мне, горожане.

Пауза, неуверенные перешептывания. Несколько сдавленных ругательств, пара скептических ухмылок.

– А он не лукавит? – спросил кто-то.

– Я говорю искренне. Мое желание – исправить положение, – с горячностью заверил их король.

– Докажите.

– Но как? Дело моего народа – научить меня, как это сделать.

Этот ответ, хотя именно его и могли желать все собравшиеся, повлек за собой неожиданные осложнения. В толпе и раньше обсуждались требования к королю, но так ни к чему и не пришли. Снова начался гвалт. Послышался ряд предложений. Голоса спорщиков звучали все громче и настойчивей. Понеслись оскорбления, ругательства и колкости, обвинения перешли в угрозы, горожане стали отталкивать друг друга. Дунулас остался стоять неподвижно, слегка наклонив голову и опустив глаза, с выражением овечьей покорности. Рядом с ним в напряженной позе застыла Лаллазай с мертвенно-бледным лицом и сжатыми губами. Лица Возвышенных, рассыпанных по комнате, выражали тревогу и бессильный гнев.

Элистэ видела, что их глаза горят возмущением, оно нарастало и в ее душе. Дольше терпеть это оскорбление – вторжение во дворец распоясавшихся негодяев, гнусное унижение достоинства королевских особ – было невыносимо. Эти орущие, кривляющиеся опасные разбойники, с их неслыханным нахальством, дерзким бесчинством, хамством – они же еще собираются диктовать условия королю! Нет, это абсурд. Дунулас же сносил все без упреков. Он покорился им, смирился. Разве настоящий король не должен сопротивляться насилию? Употребить свой авторитет? Другими словами, разве не должен он обнаружить хотя бы некоторое присутствие духа? Элистэ тайком огляделась, пытаясь понять, разделяет ли кто-нибудь ее чувства.

Крики тем временем достигли немыслимого крещендо: уже никто не мог выразить никакой связной мысли. Не в силах больше выносить этот гвалт Элистэ прижала ладони к ушам. И тут какой-то никому не известный тип с широкими плечами, мощной бычьей шеей и, видимо, соответствующей глоткой взобрался на стул и стал размахивать руками. Заинтересовавшись, толпа немного успокоилась, и сам себя выдвинувший оратор начал говорить:

– Мы не можем обсуждать это здесь. Сейчас ничего решить невозможно. Нам требуется другое место.

Послышались крики одобрения, отдельные хлопки.

– Главное сейчас – время. Нам необходимо хладнокровие. Мы должны найти место, чтобы там отдышаться.

Последовало горячее согласие и шквал вопросов, на которые, ко всеобщему удивлению, ответил сам король.

– Банкетный зал, – мягко сказал Дунулас.

Его предложение было встречено потрясенным молчанием, и он продолжил:

– Там просторно и много воздуха. Там стоят сотни стульев. В зале нам будет удобнее, и все смогут высказаться по очереди.

Эта перспектива – такая разумная, соблазнительная и легко достижимая – пришлась собравшимся по сердцу, и на короля стали поглядывать приветливей. Послышалось бормотание, в котором звучало неожиданно горячее одобрение. Безоговорочная покладистость короля, похоже, завоевала доверие, даже поддержку; но все же еще оставались сомнения и природная осторожность.

– А что помешает гурбанским подхалимам и торгашам окружить это место и переловить нас, как мышей, пока мы там будем болтовней заниматься? – осведомился кто-то.

– А откуда мы знаем, что эти Возвышенные павлины не стряпают какой-нибудь заговор?

– Нам никто не помешает, – заверил их Дунулас. – Клянусь вам.

Его очевидная искренность тронула многих слушателей. Однако даже скептики не особенно возражали: до самых тупых доходила простая истина – ни солдаты, ни Возвышенные не предпримут нападения, пока король и королева остаются заложниками.

– Отпустите моих друзей и слуг, – обратился к собравшимся король. – Пусть сейчас здесь им будет гарантирована безопасность, и они не станут оказывать вам сопротивление. Даю вам слово от их имени.

Эта просьба была, в сущности, излишней. Возвышенные и так пребывали в меньшинстве, все их вооружение состояло из вложенных в ножны шпаг, так что они не были способны ни к сопротивлению, ни к бегству. И даже если бы им удалось сбежать из дворца, они попали бы в руки горожан, теснившихся толпами на прилегающем пространстве. Возвышенных бояться не приходилось – во всяком случае пока, – так почему бы не разрешить павлинам побегать по их позолоченной клетке? Просьбу короля удовлетворили. Лицо Дунуласа выразило благодарность, а в сердцах Возвышенных забушевало пламя бессильного гнева и унижения.

Был сформирован эскорт для сопровождения короля в банкетный зал. Дунуласу позволили иметь при себе нескольких титулованных советников.

– Не забудьте про женушку, – пропел кто-то, вызвав всеобщий гогот.

Глаза Лаллазай расширились от неслыханного оскорбления. Не промолвив ни слова, она оперлась на предложенную ей руку мужа. Толпа, заколыхавшись, расступилась, образовав проход, и процессия тронулась с места.

Не менее двух часов после отбытия короля Элистэ и прочие Возвышенные оставались в королевских апартаментах. Несмотря на слово короля, все входы охранялись, и передвижения были ограничены. Толпа заметно поредела. Стало легче дышать, можно было говорить и быть услышанным, даже немного пройтись. По всей вероятности, большинство простолюдинов собрались у банкетного зала, где проходили непонятные переговоры. Однако здесь их осталось достаточно, чтобы отравить Возвышенным жизнь плебейской наглостью, мелочной тиранией, потешно спесивым видом. Самые несносные из них почти сразу же основали самозваную группу «Патриотов-Защитников», чья задача заключалась в «защите благосостояния Объединенных Граждан Шеррина», а через минуту – уже «Объединенных Граждан Всего Вонара», которые пока что не подозревали о существовании своих «защитников».

Элистэ разглядывала мятежников с презрением и страхом. Разумеется, они были комичны, с их задором, претензиями, неуклюжим подражанием вышестоящим. Но, несмотря на всю их шутовскую нелепицу, они в самом деле внушали страх. Большинство были вооружены. Многие участвовали в расправе над гвардейцами и слугами и, вероятно, не дрогнули бы, доведись им снова принять участие в убийстве. Теперь они, раздувшись от тщеславия и самодовольства, расхаживали с важным, как у индюков, видом, охорашиваясь и размахивая мушкетами, отнятыми у побежденных телохранителей короля. Им уже нравилось диктовать, распоряжаться и прежде всего унижать Возвышенных, оказавшихся, пусть на краткое время, в их полной власти. Ввиду этого были немедленно установлены правила поведения, регулировавшие передвижения Возвышенных, разговоры между ними и даже развлечения. Например, им не разрешили собираться в группы более чем из четырех человек, если при разговоре не присутствует один из патриотов-защитников. Обмен записками попросту запретили, поскольку большинство патриотов не умели читать и потому не были способны разоблачить заговор. Запугивание дошло до крайних пределов: горничную Меранотте в'Эстэ застали за вышиванием герба в'Эстэ на носовом платке; рыдающую девушку обвинили в измене своему классу, затащили в угол и, окружив со всех сторон, стали порицать и читать нотации.