Пола Вольски - Наваждение

Страсти тем временем все разгорались. К моменту, когда Элистэ добралась до осаждаемой передней, шум стал попросту оглушительным. Кричали телохранители, толпа в коридоре отвечала подвыванием и гиканьем. Опьяненные победой, мятежники наносили сокрушительные удары по двери. На позолоченной поверхности уже проступили трещины, и в тот момент, когда в переднюю вошел Дунулас, лезвие чьего-то топора пробило дверь насквозь, вызвав с той стороны взрыв одобрительного рева.

Чувства Элистэ все еще были притуплены не покидающим ее ощущением нереальности. Она видела, как король отдает приказ своим телохранителям. Один из солдат привязал к штыку голубой шарф в знак приглашения к переговорам и просунул сквозь щель в двери. Раздались новые вопли триумфа, и послышался крик:

– Открывай! Открывай!

В явной нерешительности Дунулас посоветовался со своими сопровождающими и дал дополнительные команды. Написав на клочке бумаги записку, капитан протолкнул послание сквозь щель. Видимо, записка содержала неприемлемые для нападавших условия, потому что после минутной тишины в коридоре разразилась настоящая буря, а затем одиночный голос потребовал:

– Открывайте! Нам нужен король!

– Короля! Короля! – скандировал яростный хор.

Удары возобновились. Дверь сотрясалась, на ней появились новые трещины. Дунулас мужественно расправил плечи, бросил взгляд на королеву, стоявшую рядом очень прямо, затем кивнул офицеру. Тот собрался что-то возразить, но король покачал головой, и все услышали его простой ответ:

– Я докажу мою любовь, отдав себя в руки народа. Люди не причинят вреда своему повелителю. Я знаю это.

Руки приближенных потянулись к эфесам маленьких, до огорчения легких парадных шпаг, но оружие осталось в ножнах. Дворянин покрыл бы позором острие своей шпаги и свое имя, если бы схватился с простолюдином. Никакие обстоятельства не могли служить этому оправданием.

Под завороженными и обреченными взглядами короля, королевы и попавших в ловушку Возвышенных баррикады были быстро разобраны, и разбитые двери широко распахнулись, чтобы впустить торжествующую толпу.

12

Мир, казалось, взорвался, когда орда ликующих дикарей ворвалась в переднюю королевских апартаментов. В ту же секунду помещение оказалось заполненным людьми до отказа. Они прибывали сотнями, и передние вынуждены были продвигаться дальше – в аудиенц-залу, комнату для облачения короля, гардеробную и спальню позади. Людская волна словно накрыла королевские покои, радостно сметая все, что попадалось на пути, все разбивая и круша. Набор миниатюрных бесценных украшений и безделушек исчез бесследно. Так же быстро расправились и с королевской шифоньеркой, где хранились кольца его величества, пряжки, наколенники, табакерки и часы с бриллиантами. В гардеробной была снята обильная жатва из камзолов с золотым кружевом и атласных бриджей, расшитых жилетов, туфель и сапог на алой подметке. Что же касается мебели, которая оказалась слишком громоздкой, чтобы прихватить ее с собой, то повстанцы выместили на ней все свое раздражение. Обитые штофом стулья и кушетки были вспороты, парчовые портьеры и драпировка изодраны в клочья, подсвечники погнуты, инкрустации выбиты, бронзовые виньетки выдраны из гнезд. Один завзятый крушитель, закутавшись в королевский халат канареечного цвета, поставил себе задачей сбивать хрустальные подвески с канделябров в каждой комнате. Другой занялся проделыванием дырок в деревянных панелях. Всеобщее возбуждение повсюду находило выход в разрушении, а самое опустошительное из них было предпринято в спальне его величества, где огромная кровать, отделанная серебром, была буквально завалена содержимым комодов, а затем подожжена. Сырые, туго набитые подушки и матрасы скорее обугливались, чем горели. Слабые языки пламени вскоре погасли сами собой, но по апартаментам уже успел распространиться густой зловонный дым.

Вскоре он проник и в переднюю, добавив новый смрад в и без того удушливую атмосферу, где было жарко, тесно, тяжко от скопища немытых тел, чесночного духа, пота, крови и пороха. Комната оказалась набита людьми до отказа, поскольку большинство задерживались именно здесь. Еще сотни, не найдя возможности протиснуться внутрь, заполняли коридор. У дверей в растерянности стояли солдаты личной охраны короля, которые по приказу своего повелителя уже сложили оружие. Потрясенные Возвышенные, прижатые к стенам, загнанные в угол, стиснутые, сдавленные, получающие тычки, а порою и плевки, пытались избежать соприкосновения с плебеями. А в середине толпы находились Дунулас и Лаллазай, вызывая одновременно надежду и ненависть. Они держались рядом, но не касались друг друга. Нежное выразительное лицо королевы было непривычно неподвижным, в то время как король напоминал растерянного мученика.

Элистэ плотно прижали к стене. Рядом с ней находились фрейлины Чести, маркиза во Кивесс и несколько горничных, включая Кэрт. Между женщинами и толпой стояла группа мужчин – Возвышенных. Замирая от ужаса и любопытства, Элистэ вертела головой, пытаясь разглядеть, что происходит. Но людей было слишком много, и стояли они слишком близко, поэтому она почти ничего не видела, собственно, она даже дышала с трудом. Локоть Кэрт больно впивался ей в ребра, темная головка Гизин во Шомель прижалась к ее щеке. В ушах Элистэ стоял гул, легкие работали из последних сил, голова казалась невесомой, и она находилась почти в полуобморочном состоянии. Почувствовав головокружение, девушка пошатнулась и упала бы, если бы для этого хватило места среди туго притиснутых друг к другу тел. На какое-то время все слилось в неразличимом шуме, невероятной давке, жаре, страхе и смятении. Затем грохот в ушах ослабел, стал тише, ощущение страшного удушья прошло, и Элистэ вновь смогла дышать. Головокружение прекратилось, и бормотание вокруг стало распадаться на отдельные выкрики, проклятия, угрозы. Она все еще ничего не видела перед собой. Приоткрыв рот, чтобы вдохнуть зловонного воздуха, Элистэ стала прислушиваться.

Дунулас и Лаллазай стояли в центре тесного свободного пространства, которое удерживали невооруженные телохранители короля и Возвышенные. Этот хрупкий заслон было все, что отделяло монарха от толпы, а толпа не намеревалась терпеть чьего-либо вмешательства. Помеха была моментально устранена: ненужные люди отброшены в сторону, их сопротивление подавлено в несколько секунд. Король и королева оказались в пределах всеобщей досягаемости, и никто не знал, что делать дальше.

Тут-то и могла произойти расправа, если бы не безграничное миролюбие Дунуласа. Король, казалось, не сознавал угрожавшей ему лично опасности. Он взирал на своих капризных подданных с явным доверием, и почему-то это доверие им мешало. Перед неожиданной приветливостью короля гнев поутих, сумятица улеглась. Когда Дунулас поднял руку, наступило молчание. Ласковый, вопрошающий взгляд короля переходил с одного враждебного лица на другое. Он глубоко вздохнул и спокойно сказал: