Алексей Молокин - Злое железо

Милиционер Голядкин подошел к нему с убитым видом и сообщил:

– Гражданин Агусий, вы извините, пожалуйста, мы почти все закончили, только одного камня все равно не хватает. Уж мы все вокруг обыскали – нет его нигде. А без него, наверное, ничего не получится.

– Славно потрудились, – неохотно отвлекаясь от созерцания солнца, сказал Агусий. – Славно, и камушки держатся крепко, значит, не ошибся я в тебе, Чижик-Пыжик. А насчет замкового камня – не беспокойся, я его давно с собой ношу. А теперь, знать, время пришло его на законное место поставить. Вот и кончилась моя дорога, ребятки. Вот и все. Пойдем, что ли, Левон? А вы пока внизу побудьте, нечего вам сейчас наверху делать.

Богун Левон очень серьезно, даже мрачно кивнул, и они с Агусием рука об руку стали неторопливо подниматься по шатким ступенькам на вершину Божьего Камня. Восходить.

Мне показалось, что они поднимались целую вечность, появляясь и пропадая, окутываясь пыльными солнечными ореолами и ныряя в тени, словно невысокий в общем-то Божий Камень невероятно вырос, обзавелся предгорьями и отрогами. Наконец они поднялись на вершину и встали там, две съеденные светом фигуры на фоне удивительно синего неба, разделенные ослепительным солнечным диском, на фоне которого было и не видно малюсенькой бледной искорки там, где должен был встать замковый камень.

Потом меньшая фигурка наклонилась вперед, взмахнула руками и словно споткнулась. Вторая фигурка подхватила упавшую первую, повернулась в нашу сторону лицом, постояла немного, потом стала медленно спускаться. И опять время принялось неторопливо разматываться по спирали, следуя за богуном по шатким мосткам, обвивающим Камень. Наконец Левон сошел с лесов и ступил на землю. На руках у него лежало сухонькое тело Агусия.

– Божий Камень наконец завершен, – сказал богун, осторожно укладывая тело Агусия на землю. – Смотрите! Видите?

Я хотел было спросить, что с Агусием, но, наткнувшись на взгляд Левона, промолчал и стал вместе со всеми смотреть на Божий Камень. С ним происходило что-то необычное. Камень медленно, начиная с вершины, становился полупрозрачным, розовым, словно детская ладонь, обхватившая электрическую лампочку, – живым.

– А чего это наш старикан? – невежливо встрял простодушный Гонза. – Отрубился, что ли, от полноты впечатлений? Эй, Агусий, вставай, глянь-ка, старина, что ты с камнем сотворил!

Левон строго посмотрел на братка, тот сконфуженно замолчал, внезапно все понял, испуганно заморгал и заткнулся.

– Там он, Агусий, – тихо сказал богун, – в камне. Он замковый камень в себе носил все это время, потому и жил так долго. А теперь настала пора вернуть жизнь, вот он и вернул, как полагается, да заодно и от ноши избавился. Нелегко это – нести лишнюю жизнь. Что ж, мы, богуны, сделали все, что могли, теперь настала ваша очередь. Твоя, лирник Авдей, и твоя, первоженщина. Сумеете назвать Бога по имени – станет Камень каким был когда-то, единым целым. Все наши боги – избранные и неизбранные, забытые и ныне почитаемые – сольются в изначального единого Бога, злое железо наземь падет, станет безвредным, хотя злобу и затаит, а мир наш повернется на правильную дорогу. Если не сумеете – значит все было зря. Ну а мне пора, ухожу я от вас. Кончается время многобожия, кончается и время богунов. Последнее мое дело – это Агусия схоронить, а место мне должен Истинный Бог указать. А до того идти мне по миру с Агусием на руках, пока не выполню его последнюю волю. Что будет потом – сам не знаю. Как знать, может быть, в новом мире и мне отыщется местечко. Пожить еще хочется, чего уж тут лукавить. А теперь – прощайте, с кем-то еще увидимся, а с кем-то уже нет.

Он поднял тело Агусия и неторопливо пошел через поле к дальнему, пока что еще черно-белому лесу, лишь слегка сбрызнутому зеленой весенней дымкой.

Глава 13

Истинное имя

Имя, скажи мне имя!

Имя я знал, да забыл,

В полдень моей гордыни,

В полночь моей судьбы.

Богун удалился. Ушел. Без него мы почувствовали себя брошенными, словно малые дети в чужом городе. Казалось бы, и знакомы-то мы недавно, а вот – неуютно стало и страшно. Левон с Агусием были старшими, мне казалось, что они знают об этом мире то, что никому из нас знать не дано, и, наверное, так оно и было. Ни я, ни мои спутники никогда не имели дело с богами, по крайней мере мне с ними без посредников общаться не приходилось. Да и с посредниками, честно говоря, тоже. Хотя, может быть, именно это и было неправильным, может, с Богом и следует общаться напрямую, без посредников. Честно говоря, я никогда об этом не задумывался, как и большинство моих знакомых. Бог есть, но он где-то далеко, хорошо, что он есть. Бог для нас был чем-то вроде страховки на случай, если жизнь не удалась. Я не был безбожником, ведь неверующих поэтов не бывает, но и религиозным человеком меня назвать было никак нельзя. И вот теперь меня, провинциального барда Авдея, лирника-дорожника, как упорно называли меня богуны, оставили один на один с этим миром, с проблемами, с его неупокоенным железом и его многочисленными, так и не повзрослевшими богами. На языке Гонзы с Гинчей это, кажется, называется «подставили». Подставили по полной программе!

Все молча смотрели на меня. Гонза со старшим сержантом Голядкиным с ожиданием и уверенной надеждой: мол, не трухай, старик, и все будет путём! Костя – ободряюще и немного, как мне показалось, иронично, наверное, он больше полагался на свой героизм, чем на мои способности. Хотя чем может помочь героизм при разговоре с Богом? Может быть, Костя просто мне завидовал, кто его знает?

Я взглянул на Женщину, и она ответила взглядом, в ее глазах я прочитал участие и, что было немного непривычно, – жалость. Словно я был каким-то комсомольцем-добровольцем или мальчиком-царевичем, обреченным быть невинно убиенным, честное слово!

Остальные всем своим видом демонстрировали что-то вроде – типа, ты, Авдей, начинай полегоньку, а уж мы подпляшем. Уж мы-то не подведем, а что будет с тобой – это уж не от нас зависит, но ты на всякий случай мужайся, раз такая тебе выпала планида. В случае чего братки с героями скинутся и тебе памятник поставят. С ангелами ошуюю да одесную и гитарой на коленях.

Я посмотрел в поле и обнаружил, что богун Левон пропал из вида. Было вокруг очень тихо, только какая-то неугомонная птаха все повторяла и повторяла одну и ту же чокающую фразу, словно пыталась дочирикаться до окружающих, а скорее всего до подружки, жизнь-то продолжалась, и никакое злое железо не могло уничтожить ее окончательно.

Стало жарко. Солнышко припекало совсем не по-весеннему, и я скинул куртку. Оказывается, утро давно кончилось, был полдень, и Божий Камень висел в теплом, чуть вздрагивающем воздухе, словно язык в тихом до поры колоколе неба.