Лорел Гамильтон - Поцелуй мертвеца

Здесь была раздевалка с отдельными женскими и мужскими кабинками. На самом деле у нас здесь проживает достаточно женщин, так что это уже не так глупо как тогда, когда мы только оборудовали эти раздевалки. Приятно быть не единственной девушкой. Когда мы оказались в раздевалке, Никки напомнил мне о еще одной причине, по которой приятно быть женщиной. Он заключил меня в объятия и поцеловал.

Поцелуй был нежным, после чего он отстранился и заглянул мне в лицо своим единственным голубым глазом под россыпью волос на одной стороне лица.

— Больно?

— Нет, — ответила я.

Он улыбнулся, резко обнажив зубы, и поцеловал меня снова. И в этот раз совсем не нежно. Он крепко прижался своим ртом к моему, и теперь уже было больно.

Я отпрянула.

— А вот теперь больно.

— Я хочу почувствовать кровь в твоем рту прежде, чем секс излечит тебя.

— Ты же не садист. Тебе не нравится причинять боль.

— Нет, но я ликантроп. Мне нравится вкус крови и плоти, а твой рот сейчас на вкус, как и то, и другое.

— У некоторых оборотней от этого может снести крышу. — Я изучала его лицо в поисках подсказки, что же это для него значит. Была ли это одна из его причуд, которые ему всегда нравились, но раньше я за ним такого не замечала, или он просто проверял, насколько я ему доверяю?

Он был моей Невестой, так что мог ощущать, что чувствую я, но связь с Невестами отличалась от всех имевшихся у меня видов метафизических связей. Я не могла ощущать его эмоций, и он лишь разделял мои, нуждаясь в заботе обо мне. В каком-то смысле, получается, он для меня был даже загадкой.

Я поняла, что стала слегка избалована тем, что почти со всеми могла чувствовать и разделять эмоции. Раньше я ненавидела навязчивые психические связи; теперь же я полагалась на них.

— Ты мне не доверяешь? — спросил он.

О, проверка на доверие.

— Ты моя Невеста, и думала, ты не можешь причинить мне боль, это просто против твоей природы.

— Тебе нравится, когда секс завязан на небольшой боли. Думаю, это приносит тебе удовольствие, и я знаю, что мне нравиться кровь, плоть и секс.

Я кивнула.

— Ага, вся эта фигня в стиле добыча-хищник-погоня вводит в недоумение при сексе с большинством оборотней.

Никки усмехнулся.

— Если мы не выказываем никаких причудливых сексуальных наклонностей в человеческом виде, они проявляются у нас после превращения.

Я улыбнулась:

— С этим не поспоришь.

— Я могу поцеловать тебя так, как мне хочется?

— Давай сначала избавимся от оружия, — заметила я.

— Зачем? — поинтересовался он.

— Затем, что как только ты почувствуешь вкус крови и мяса, и если от боли проснется ardeur, мы можем позабыть про оружие, а я не хочу чтобы ты разрывал изготовленные специально для меня на заказ ножны, из-за того, что только так сможешь избавить меня от одежды.

Его улыбка стала только шире, наполняя его голубой глаз сияющей радостью.

— Хорошо.

Он отпустил меня и отступил на шаг, освобождаясь от пистолетов. Я начала с ножен на запястьях с двумя серебряными клинками. Мне пришлось дольше разоружаться, потому, что у меня были и ножи, и пистолеты. У Никки были пистолеты и всего один нож, на всякий случай. На самом деле, он не считал ножи за оружие, хотя я знала, что он умеет с ними обращаться, но это явно не его любимый вид оружия. Он предпочитал перестрелку или борьбу врукопашную. И он доказал, как хорош без оружия, в драке с Арэсом.

— Ты такая серьезная, — прокомментировал он, — и думаешь совсем не о сексе. Ты как будто расстроена, что не так?

— Ого, ты так хорошо улавливаешь мое настроение.

— Ну, ты же знаешь, мне нравится делать тебя счастливее.

— Мне жаль, что ты действительно так думаешь и это не романтическая чушь.

Я остановилась, снимая поясную кобуру с «браунингом БДМ». Ножи я уже сложила в один из открытых маленьких шкафчиков с индивидуальным замком и заперла его.

— Я знаю, ты сожалеешь, что лишила меня большей части свободной воли. Я ценю, что это беспокоит тебя, но я бы убил тебя, Мику, Натаниэля, Джейсона — всех вас, если бы мой прежний Рекс мне приказал. И сделал бы это, не моргнув глазом.

Мне оставалось только вновь вглядываться в его лицо в попытке его понять. Словно смотришь на стену: гладкую, нетронутую, пустую. Он был красив, но его лицо ничего не выражало, и мне вовсе не казалось, что это была та невыразительность, которую с упорством вырабатывал Жан-Клод или мое собственное коповское выражение. На его лице было нечто большее, или меньшее. Социопатам не нужно демонстрировать эмоции, как правило, они это делают, потому, что научились имитировать то, что им показали «нормальные» люди, но при этом они никогда толком не осознают, что такое изображаемые ими эмоции — они самые идеальные актеры. Именно так они сливаются с толпой, и большинство из них полагает, что все другие претворяются точно так же, как и они. Многие так никогда и не осознают, что остальные представители человечества ощущают эмоции, которых у тех либо никогда не было, либо они были выбиты из них силой. Никки пережил издевательства — именно тогда он и потерял свой глаз — то есть, когда-то он испытывал эмоции; возможно, именно поэтому он понимал их лучше, а может, и нет?

— Это — одна из причин, почему я полностью понимаю тебя, Никки. Социопаты не помогают никому, кроме самих себя.

— Ты так же безжалостна, как и я, Анита, но тебе это дорогого стоит. Это заставляет тебя плохо себя чувствовать, сомневаться в себе. У меня никогда таких проблем не было.

— Потому что ты был социопатом, — сказала я.

— Анита, ты говоришь так, словно что-то изменилось, но это не так. Я все еще социопат, хотя большую часть времени не могу действовать как таковой, потому что этого не хочешь ты, тебе было бы плохо, если бы я сделал кое-что из того, о чем иногда думаю, а мне не выносима даже мысль о том, что ты будешь себя плохо чувствовать.

— Так что, получается, я твоя версия Джимини Крикета[25]?

— Натаниэль показывал мне этот фильм, так что я отлично понимаю, что ты под этим подразумеваешь, и — да: ты — мой Говорящий Сверчок. Ты даешь мне понять, когда я плохой. Ты заставляешь меня быть хорошим.

— Но ты по-прежнему не хочешь сам стать лучше? — спросила я.

Пожав плечами, он сложил оставшееся оружие в свой шкафчик и захлопнул металлическую дверцу. Он не стал запирать ее на замок. Никто из тех, кто был допущен в подземелья «Цирка Проклятых» не посмел бы коснуться чужого оружия. За подобное недоразумение люди платили жизнью.

Выдернув свою футболку из джинсов, он начал снимать ее. Он делал это медленнее обычного, с целью обратить мое внимание на его плоский живот с кубиками пресса, накачанную грудь, на раздувающиеся от мышц широченные плечи и напоследок его мощные руки. Я уставилась на его обнаженный торс, и от такого зрелища у меня захватило дух. Я перевела взгляд на его лицо: волосы насыщенного золотистого цвета — причем это был его натуральный оттенок — спадали на лицо косой челкой, которую, обычно можно встретить у любителей посещать анимешные конференции или же дискотеки и пати. Никки умел танцевать, что, по некоторым причинам, было для меня удивительно. Если бы он не был так ужасно хорош в причинении вреда и убийствах, то из него мог бы выйти великолепный танцор в «Запретном плоде». Женщины любили ушами, а он умел быть обаятельным как черт, когда ему было нужно притворяться. Возможно, если бы он танцевал там по выходным, то доказал бы, насколько хорош. Он был достаточно конкурентоспособен для этого, но не обладал подходящим темпераментом, чтобы сделать танцы своей постоянной работой.