Ринат Таштабанов - Эвиал

Телохранитель твердо шагнул вперед. Он-то разглядел, что гнев Отца Аврелия был наигранным. Но остальных собравшихся охватил страх, испугался и староста, рухнувший перед инквизитором на колени.

— Ваша Пресвятость! Простите беднягу! Боль утраты затмила его разум! Всего год назад потерял он родителей своих. Священника он безумно любил, считая его вторым отцом. И тут он также помирает в страшных мучениях. Какой малец выдержал бы такое? Временным безумием были вызваны речи его. Простите его, Ваша Пресвятость, умоляю!

Староста жалобно смотрел на толстяка. Тот, неожиданно резко успокоившийся, задумчиво нахмурил брови. По лицу телохранителя на миг скользнула тень улыбки. Отец Аврелий, кашлянув, сказал.

— Ну что же, сын мой, я верю тебе. Тяжкие испытания послал Спаситель на плечи сего юноши. Я прощаю его, но это потребует новых доказательств вашего благочестия.

Понимание появилось в глазах Хадра. Он облобызал протянутую инквизитором руку, поднялся и повернулся к толпе.

— Братие!

Он старался тщательно подбирать слова.

— Разве не пожалеем мы несчастного сиротку? Вспомните, ведь он добрый и работящий юноша, никому не делавший зла. Горем были вызваны его злые речи. Разве можем мы обижаться на бедненького? Али не поможем мы парню?

— Да он прав.

— Бе-едненький!

— Поможем мальцу!

Хадр уже пошел в толпу, выставив вперед шапку, куда сыпались «благочестивые» деньги.

— И у меня, у меня возьми!

— Держи! На благое дело не жаль!

Собрание продолжалось еще некоторое время.

А потом началась пирушка. Народ решил отпраздновать удачно завершившееся событие. Вытащили и составили длинные столы, заставив их всякой снедью и, конечно же, бутылями с греддовкой. Староста, поклонившись, предложил инквизиторам присоединиться, и те великодушно согласились, наконец сбросив маску холодного безразличия. Они тоже были рады, что все окончилось хорошо.

Веселье все разгоралось и разгоралось, благо дождь, наконец, прекратился. Было выпито много стопок греддовки, было произнесено много тостов в память умерших храбрецов и о том, чтобы злобный малефик страшно мучился в посмертии. Лишь Матфея старались не вспоминать. Касма решил было пригласить его присоединиться, но Хадр остановил его, покосившись на Отца Аврелия. Он решил не будить лиха.

Наступила ночь, зажгли факелы, решив не останавливаться перед такой мелкой помехой. Староста в очередной раз поднялся чтобы произнести тост, все замолчали и вдруг услышали приближающийся конский топот.

Вскоре прямо к пиршественным столам приблизился всадник на великолепном эбинском жеребце. Соскочив, он вошел в освещенное пространство, и люди увидели, что он оказался шатеном средних лет, одетым в фиолетовый плащ. В руке он сжимал резной посох, на вершине которого оканчивалось искусно выточенной головой кэтоблепаса, сжимавшего в пасти амазонит. Каждый из его длинных усов был заплетен в причудливую косичку.

— Доброй ночи!

Сказал он, поклонившись собравшимся.

— Могу я видеть тело Леонтия, выпускника факультета Святой Магии.

— А сам-то ты кто будешь?

Вкрадчиво спросил Отец Аврелий.

— Я Дидро, монстролог, посланник Академии. Мне велено забрать у усопшего одну вещь. Так где он?

— А зачем тебе нужен труп этого проклятого малефика?

Пьяным голосом прокричал молодой Яйган.

— Малефика?

Диядо бросил резкий взгляд на предводителя инквизиторов.

— С каких это пор Адепты Святой Магии объявляются малефиками?

Отец Аврелий горестно вздохнул.

— Увы, сын мой. И среди святых братьев попадаются паршивые овцы. Видимо на нем сказалось обучение в вашей Академии.

— Да как ты сме… Простите меня! Что ж, придется поверить вам. Но вы не будете против, если я проверю все еще раз?

— Конечно же нет. Разве может инквизитор что-то запрещать магу?

— Спасибо! А где все же тело Леонтия?

— Проводите его!

Но когда полупьяная Ая привела мага в дом священника, обнаружилось, что тело исчезло. Не нашли и Матфея…

Матфей упрямо греб вперед. С шестивесельной «касаткой» ему не управиться одному, поэтому пришлось взять двухвесельный челн, на котором Отец Леонтий плавал к погосту.

Парня просто душила ярость обиды, заглушая все остальные чувства. Эти неблагодарные поселяне обвинили во всем священника, ответив черной неблагодарностью на добро. А этот толстяк — инквизитор, жирный тюлень. Неужели он отрастил такое пузо, искореняя грехи? Где он был, когда священник, жертвуя собой, уничтожал кракунов.

Нет, не дождетесь! Не достанется вам тело его. Он сам о нем позаботится…

Матфей вынес все, что мог. Немного книг, любимые вещи священника. Он забрал все найденные деньги, они ему очень пригодятся. Он никогда больше не вернется в деревню. Побережники, сборище неблагодарных предателей!

Оставалось лишь одно дело. Выполнив его, он убъет одним гарпуном двух тюленей.

Надо было похоронить тело Отца Леонтия по традициям, предав его погребению на освященном погосте, хотя бы так отблагодарив его за содеянное.

Кроме того, оставалось еще само кладбище. Твари Тьмы уничтожены, но злая сила по прежнему сочится оттуда, загаживая окрестности. Нужно прекратить это и, кажется, он знает как. Может, взяв Силу старца, он получил и часть его знаний?

Ведь, он чувствовал, сейчас его челн плыл прямо к погосту, хотя он не пользовался звездами для ориентации. Но, тем не менее, нос лодки был направлен точно на Свят-камень, подобно загадочному прибору, придуманному в Синь-и, стрелка которого (брешут небось), как ни верти, всегда указывает на север.

И Матфей не удивился, когда увидел, наконец, одинокую скалу, коронованную перечеркнутой стрелой.

Тело священника было почти невесомым. И не удивительно, ведь праведные дела так облегчают душу и тело. Но, Спаситель, как же жестоко он погиб!

Слезы горько текли по щекам юноши, когда он укладывал тело отца Леонтия у подножия перечеркнутой стрелы, когда он заботливо поправлял складки на одежде (спасибо, хоть обмыли и переодели, нечестивцы!), когда скрещивал ладони на груди. Став на колени и направив взор в перекрестье трехметрового Знака, он забормотал молитву об усопшем.

Но каждая фраза больно пронзала мозг ножевым ударом. Святые речи, призывающие простить все прегрешения усопшего и милостиво принять его в Царствие Небесное, вызывали бурный и возмущенный протест. Наконец, не выдержав, Матфей просто оборвал молитву на полуслове, вскочив на ноги.

Новые, гневные и умоляющие слова хлынули из его рта.