Ольга Шумилова - Эхо войны.

Что нет занятия более мутного, тягомотного и давящего на мозги, чем допрос в полиции, я усвоила еще в детстве, и только это знание не давало мне взорваться при виде очередного следователя, возникающего на жестком казенном стуле напротив меня и с фальшивой улыбкой просящего повторить все сначала.

— А ты стала эмоциональной, — Тайл не отрывает взгляда от дороги. Гравилет закладывает крутой вираж и ныряет в проулок.

Когда–то — целую вечность назад — Бес говорил то же самое. Ну и что. Ну и что…

Что–то в нас сломалось. Что–то такое, наверное, важное. Мы находимся в одной машине уже двадцать минут, и двадцать минут молчим. И как это он вызвался отвезти меня из управления на базу, удивительно…

Я молча смотрю на него, искоса, бездарно делая вид, что слежу за дорогой. Тайл едва заметно сжимает губы и снова закладывает крутой поворот. Полувоенная форма полиции идет ему настолько же, насколько не шел мешковатый комбинезон, звякающий от металлического хлама в карманах при каждом движении. Ему, как ни странно, идет черный. Идет наглаженная до хруста куртка, перетянутая бронежилетом до полного анатомического соответствия, брюки, не вытянутые на коленях. И что–то еще, называемое взглядом и разворотом плеч. Взглядом вернувшегося домой.

— Ты правильно сделал, что ушел. Здесь ты на своем месте.

В тишине слова звучат слишком громко.

— Почему–то мне казалось, что мой уход ты не одобрила, — он обернулся ко мне всем телом. Звякнула, выбиваясь из–за ворота, опознавательная пластина на тонкой цепочке.

— Значит, зря, — я следила, как он прячет ее обратно, и думала о том, что не хочу, чтобы этот кусок металла когда–нибудь пригодился. Совсем не хочу. — Но почему… Почему здесь? Ты терпеть не можешь Деррин. А этот город — тем более.

— Все города одинаковы. А без Ремо я не уеду, могла бы и сама понять, — он отвернулся, следя за редким потоком машин. — Здесь не хватает патрульных. Из–за войны, из–за того, что полиция гибнет в стычках с этими сумасшедшими… Из–за того, что преступность подскочила втрое — обыватель уже ждет конца света, и поэтому ему море по колено. Так что готовы взять даже полицейского с двадцатью годами стажа на Солярике — патрулировать улицы, — в его голосе мелькнула горечь.

Я помолчала.

— Значит, будешь здесь?

— Да, — пауза. — Почему ты не уехала?

Я пересказала события предыдущей недели, опуская наиболее кровавые подробности.

— Вот как… — он качнул головой и медленно проговорил: — Кое–кто наверху выражался в том смысле, что это дело полиции, а вовсе не военных. Если все так, как ты говоришь…

— Все хуже. Если, не приведи боги, вас пошлют в усиление, это все равно, что отправить на расстрел. Результат, по крайней мере, будет один.

Несколько кварталов в кабине царила тишина. Я не выдержала первой, хотя вопрос, строго говоря, волновал меня мало. Просто хотелось что–нибудь сказать.

— Так как там мой труп?… Выяснили, кто его так?

— Нет, — Тайл плавно заворачивал на знакомую улицу. Высотный административный корпус базы уже мелькал среди домов. — Но навряд ли разделывал его кто–то двуногий, если тебе интересно. А вот залить труп кислотой, чтобы скрыть следы, ни у одного животного мозгов не хватит.

— С чего ты взял, что это вообще животное?

— Потому что труп, мягко говоря, погрызли. Грубо — сожрали половину. Либо унесли. Но, скорее всего, — сожрали. Кое–где следы остались, экспертиза вроде бы подтвердила. Ты вообще заметила, сколько частей тела не хватает? И что в крови вся стена, будто его с ходу начали на куски рвать?

— Как–то не привыкла всматриваться в трупы. Тем более, что чаще всего они являются прямым результатом моей деятельности… — я потерла лоб. Дело неожиданно принимало любопытный оборот. — Слушай… Значит, это мог быть кто–то… с животным?

— И возможно, не одним, — безрадостным тоном отозвался ремен. — Я понимаю, о чем ты думаешь. Если местные психи перешли от поджогов к натравливанию своих зверушек на прохожих…

— Городу мало не покажется, — и это еще слабо сказано. Я припомнила эти стаи, с которыми не справляются солдаты в тяжелой броне. А ведь их всех нужно чем–то кормить, и как это раньше мне в голову не приходило… Ведь если так, на них действительно бросят и внутренние войска, которых почти не осталось, и полицию с этой ее смешной экипировкой… И вот тут мне стало по–настоящему страшно. И вовсе не за себя. — Тайл… Скажи, что не имеешь склонности к самоубийству.

— Не имею, — его голос поскучнел. — Но увольняться не буду. И в другой город не переведусь.

— Я не имела в виду…

— Имела. Последнее, чего я боюсь — так это смерти. Уж если жизнь наперекосяк, так лучше не затягивать, правда? — он криво, невесело улыбнулся. — В древности ремены верили, что, умерев в бою, попадут на небеса. Если все–таки придется стоять над моим гробом, пусть тебя утешает то, что бесам я не достался.

Гравилет мягко кивнул носом, затормаживая у проходной.

— Спасибо, утешил. Мой разрыв сердца над этим гробом будет на твоей совести, дурак! — я резко дернула дверцу и соскочила вниз.

Щелкнула дверца с другой стороны. Между землей и днищем мелькнули форменные сапоги.

— Это получше, чем стоять у твоего гроба, — Тайл обошел гравилет. — А это счастье я не так давно уже почти прочувствовал.

— Это моя работа!

— Вот именно. И моя тоже.

Я помолчала.

— Ладно. Буду молиться за нас обоих, чтобы никому не было обидно. И… Дай знать, если появятся еще такие трупы. Или окажется, что этот был не первый.

— Если будет возможность узнать, — Тайл сощурился на заходящее солнце. — Смотри, не опоздай.

— Намек ясен. Спасибо, что подвез, — я кивнула на прощанье и зашагала к проходной. За спиной хлопнула дверца, взрыкнули двигатели. Улетел.

— Надо же, а вы действительно встречались с мужем.

Я подняла голову. У проходной стоял майор, с традиционно–отрешенным видом высматривая что–то на горизонте.

— А ваш сержант утверждал, что вы соврали.

Я задохнулась. Ну сержант, ну скотина!!!…

Ничего не ответив, я шмыгнула мимо поста и отправилась в казарму, нецензурной бранью оплакивая впустую выброшенный день свободы, который таких трудов стоило заполучить.

А ночью ворочалась до третьей вахты.

У моих ног плещется море, море крови. Дорога, которую показала мне богиня на склоне лета. Дорога для меня и тех, кто был со мной.

Тайл, мне страшно за тебя.

— Морровер!

— Держу! — я поймала извивающееся тело и бросилась к выходу. За спину полетели осколочные снаряды. Последним рывком мы выскочили наружу, упали на землю за низким каменным бортиком и закрыли головы руками.

От грохота завибрировала земля, с каким–то жалобным лязгом подломились перекрытия, и треть крыши с вязкой медлительностью провалилась внутрь. По спинам застучали осколки.