Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

– Ревелка, – сказала Лютава. – Попробую ревелку на него напустить, может, скажет.

– Попробуй, – кивнул Лютомер. – А если не скажется, тогда уж…

Начало жатвы пришлось на жаркое время: зной томил весь день, а ночью сменялся духотой. Белые облака неподвижно стояли в небе, будто и им было лень двигаться, а может, загляделись в прохладную глубь Угры и мечтали спуститься к своим отражениям. Каждое дерево, каждая травка достигла наипышнейшего своего расцвета, изо всех сил торопилась жить, красоваться зеленью, пить солнечные лучи. Сама земля спешила напитаться теплом, сделать запас жизненных сил, чтобы выдержать грядущую зиму.

Вот начало темнеть; облака оделись серо-дымчатым цветом, и сквозь них еще струилось жидким золотом садящееся солнце. Лютава вышла из избушки – в одной сорочке, с распущенными волосами, держа под мышкой свернутую новую сорочку. В берестяном коробке на поясе у нее лежал мешочек с корнем под названием Волотова голова. Три года назад они с Лютомером вместе на Купалу искали и ловили эту траву, которая нипочем не желает даваться человеку в руки, но зато поймавший ее получает власть над множеством мелких духов, лесных, водяных и полевых. Еще у нее был с собой горшок молока, за которым она днем сбегала к Мешковичам, и два пирога из новой муки – от них же. У них с бабкой сейчас оставалось лишь немного жесткого хлеба из ржаной старой муки пополам с белокрылкой, а этим мало кого прельстишь.

Траву ревелку долго искать не приходилось: все старые лядины, которых в давно освоенном месте имелось множество, будучи брошены, немедленно зарастали ревелкой, и лишь потом там потихоньку поднимался новый лес. На пожарищах она тоже вырастает первой, потому ее еще называют горевик-трава. Лютава опять пошла в сторону Мешковичей и вскоре оказалась на поле, брошенном ими прошлой осенью – теперь оно было сплошь покрыто густыми зарослями розовых метелок на стеблях с длинными тонкими листиками. Ближе к осени сюда придут женщины во главе с бабкой Шварусой, будут собирать белый пух, чтобы заново набить свалявшиеся за год тюфяки и подушки. В недавние голодные годы ревелку выкапывали и подмешивали в хлеб растертые сладковатые корни. А листья в эту пору, когда самый цвет, собирают, скручивают, засушивают, потом запаривают и пьют отвар. Бабка Темяна любила смешивать ревелку со зверобоем и листьями смородины и лечила этим «троесильным» напитком все болезни. Лютава сама на нем выросла, но сейчас ей нужны были совсем иные свойства травы ревелки.

Выбрав самые пышные и густые кусты, она положила рядом расправленную сорочку, вылила под корни кринку молока, разломила на мелкие части и разбросала пироги. Потом закрыла лицо руками и позвала:

– Берегини ходили, травы-зелья родили, Перуница поливала, нам на помощь давала! Травушка Ревелушка, красная девица! Не я тебя сажала, не я поливала: растила тебя мать сыра земля, дождичком поливала, солнышком ясным согревала. Ты пирожка покушай да слова моего послушай. Шла я к тебе по вечерней заре, по медвяной росе, по узкой тропе, по зеленой траве! Так и ты приди: встань передо мной, Ревелка, как я перед тобой стою!

Она убрала руки от лица, но продолжала смотреть в Навь. И увидела среди розовых метелок человеческое лицо: в зарослях появилась девушка ростом с саму Лютаву, одетая в ту сорочку, что она принесла. Только кожа у нее была совершенно зеленая, как трава, а вместо волос густо росли стебли, покрытые мелкими розовыми цветами, поэтому было сразу непонятно, где кончается девушка и начинаются кусты.

– Здравствуй, волчья сестра! – низким грубым голосом сказала душа травы ревелки. – Спасибо за угощенье. Что тебе нужно?

– Услуги мне от тебя нужно. Пойдем со мной.

– Хорошо. – Ревелка сорвала ближайшую цветочную метелку и протянула Лютаве.

Лютава взяла ее, потом протянула руки к деве Ревелке и глубоко-глубоко вдохнула. И берегиня втянулась в ее грудь вместе с воздухом. Со стеблем в руке Лютава пошла по своему следу обратно, но теперь она стала иным существом. Точнее, в ней стало как бы две души: своя и чужая. Она несла в груди вилу Ревелку, будто белку за пазухой.

В избушке Темяны, кроме самой хозяйки, был еще Плакун, уложенный на лавку. Парень будто онемел: кроме пальца, у него ничего не болело, но в лице отражалось все более сильное недоумение, а тело все крепче сковывала слабость. У него начинался жар, он постоянно потел. Лютомер ушел к стае – его присутствие могло бы отпугнуть берегиню, но сестра обещала потом прийти к нему рассказать, удалось ли чего-то добиться.

Со стеблем в руке Лютава вошла в избу и провела розовой метелкой над лежащим Плакуном. Темяна молча смотрела из угла, как внучка склоняется над больным. Парень видел только одну девушку – Лютаву, но старая волхва видела двух: Лютаву и ту, другую, с розовыми цветами вместо кос, которую ее внучка принесла с собой.

Лютава взяла лежащую руку Плакуна, загрубелую и горячую от жара. А ему показалось, что к нему прикоснулась не обычная человеческая рука, а иная – гладкая, прохладная, как свежий лист.

– А ну-ка, лихорадка злая, порча черная, немочь злая! – раздался повелительный низкий голос, идущий, казалось, из самой земли. Он исходил из уст Лютавы, но был совсем не похож на ее обычный голос. – Отвечай! От кого на сего отрока пришла – от дерева сухого, от болота глухого, от медведя черного? От бабьих зазор, от ярого волхва?

Плакун закрыл глаза, напрягся, изогнулся. Посаженная в него порча не хотела говорить, но траве ревелке матерью сырой землей дана власть ее заставить, потому ее и зовут на подмогу в таких случаях.

– Говори! – суровым низким голосом приказала Ревелка. – Вы, нечистые духи, куды да игрецы, наведенные, наговоренные! Насмотренные, поприказанные, не в добрый час понасказанные! Злыми людьми насланные, по ветру напущенные, на иглу намолвленные, злым заговором обязанные! Вот идут Велес да Ярило, а с ними сам Перун-отец! И приказывают они тебе: говори, немочь злая, от кого ты наслана?

Больной замычал, дергаясь и мечась на лежанке; губы его дрожали, будто он и хотел говорить, но что-то зажимает ему рот. Лютава нахмурилась: в нем сидела очень сильная порча, и неведомый хозяин старался помешать ей сказаться.

– Секу-высекаю! Гоню-выгоняю! – прогудела Ревелка, хлеща парня стеблем. – Из буйной головы! Из ясный очей! Из буйных кудрей! Из всего тела белого!

– Нет, нет! – вдруг взвизгнул Плакун так отчаянно, будто его секли кнутом, а не мягким цветущим стеблем. Сидевшей в нем порче стебель ревелки был страшнее бича. – Не гони меня! Не гони!

– Говори: кто тебя прислал? – требовала Ревелка, продолжая охаживать его стеблем и обращаясь к засевшей внутри порче.