Надежда Орлова - Невесты Тумана (СИ)

— А… почему он весь в синяках?

На лице мертвеца были фиолетовые пятна. Геби прикрикнула на толпящихся слуг:

— Чего пялитесь? Покойника не видели или работы мало? Прочь отсюда!

Слуги испуганно разбежались. Геби всматривалась в лицо трупа.

— Не нравится мне это, отче… О, Пресвятая Матерь!..

Геби отскочила от тела, словно покойник мог сейчас встать.

— Святой отец… Ради всего святого, отойдите! Это… это…

— Вы его знаете?

— Нет, но я знаю ЕЁ… Это чума!

— В каком смысле?.. — пробормотал отец Валентин. Геби плакала навзрыд.

— О, Господи! Почему ты так… За какие грехи?! — Обернувшись к священнику, она прокричала: — В прямом смысле, отче! В прямом! Я сказала то, что сказала. Это она! Молитесь за всех нас, ибо к нам пришла смерть…

Наконец до отца Валентина дошел страшный смысл сказанного. Он перекрестился.

— Что… что делать?

Габриэла молча, закрыв глаза и шепча что-то, словно блаженная, призывала СИЛУ.

— Чеснок… Труп сжечь…

— Как сжечь?! Это не по-христиански… — испуганно пробормотал священник.

— А по-христиански из-за одной дохлятины рисковать двумя сотнями пока ещё живых душ?! Делать то, что я сказала!!!

На крики вышел Джон.

— Что случилось?

— Иди в дом!

Джон решительно направился к трупу.

— Джон, не подходи! Пожалуйста!

Габриэла встала между мужем и лежащим телом.

— Я должен знать, что происходит в нашем доме!

— В нашем доме чума, Джон…

Через три дня весь двор был уставлен факелами и кострами. На них сжигали одежду и вещи больных. Запас чеснока был разделен между всеми жителями, его использовали, как дезинфицирующее средство. Габриэла носилась по поместью, помогая там, где ещё могла помочь. Жителям было запрещено покидать дома без крайней надобности.

И всё же страшная жатва началась.

Сначала умерло несколько стариков. Крепкие парни в масках с давленым чесноком внутри, вооружившись длинными палками с крючьями, выволокли их тела из домов на улицу. Священник, тоже в маске, провел похоронный обряд, но когда по правилам должен был поцеловать их посиневшие лбы, Габриэла так тряхнула его за шиворот ризы, что отец Валентин от этой затеи отказался. Скрипя зубами, заливаясь богобоязненными слезами, он смотрел, как огромное рыжее пламя пожирает их бренные тела…

После церемонии Габриэла вошла в церковь и упала на колени перед неистово молящимся отцом Валентином.

— Простите меня, отче. Но я иначе не могу. Помолитесь за их души… И за мою… Я готова взять на себя тот грех, что их тела не обрели покой в освященной земле.

— Это кара Господня, дочь моя… За грехи наши… Когда мы понесём все те испытания, что отмерял нам Господь, я отправлюсь к епископу и попрошу наложить на меня епитимью, дабы искупить вину перед Господом нашим…

— Не думаю, что это будет скоро, отче. Похоже, это только начало…

Это было начало.

Через месяц поместье было почти пустым.

Никогда уже не войдёт в кухню Дейзи.

Никогда уже не улыбнётся Энн.

Смолк голосок Грейс, не возьмет в руки свою лютню Джейкоб.

Но когда Габриэла подумала, что эпидемия заканчивается, заболел сначала Джон, а потом и Тристан.

Габриэла сидела возле кровати Джона. На какое-то время Джон открыл глаза. Габриэла кинулась к нему.

— Джон!

— Малышка, не сиди тут. Ты заболеешь…

— Нет, Джон, пожалуйста… Ты не можешь… Ты не должен… Джо-о-он! Только попробуй умереть, я… я не знаю, что я с тобой сделаю!!!

— Как была язвой, так и осталась… — с улыбкой произнёс Джон свою любимую фразу.

Габриэла плакала. Её СИЛА не помогала. Ведь предупреждала её тогда Катлина… Ощущение бессилия доводило до истерики… Да что толку-то?

— Береги Тристана…

— Джон… Джон?!

Джон был мёртв. Габриэла выскочила из комнаты, кинулась в детскую. На пороге стояла заплаканная нянька. Габриэла словно наткнулась на стену.

— Нет… Нет… Нет!!! Пожалуйста, скажи, что он жив!!!

Нянька зарыдала в голос, Габриэла побежала по коридору, выбежала из зачумленного дома… Везде пылали костры, затягивая небо гадкой пеленой. Над воротами развевалось чёрное полотнище — знак всем проезжающим мимо, с неба сыпался мелкий противный дождь. Казалось, сами небеса оплакивали её потерю…

И вот они лежат на двух высоких поленницах — отец и сын. Габриэла, с глазами, опухшими от недосыпания и слёз, молча смотрела на прощальный костёр. Словно время повернуло стрелки своих часов назад, на целых пятнадцать лет назад. И точно так же моросит дождь, и точно так же чёрный дым уносит в небо освободившиеся от земного бремени души. Вот только это уже её муж, её сын… Она упала на колени, стащила с головы платок и маску, схватилась за волосы и, неожиданно для самой себя, запела похоронную песнь, Песнь Скорби варваров. Каким-то невероятным образом мелодия и слова всплывали сами по себе в её воспалённом мозгу…

Открыв глаза, Габриэла увидела возле себя смутные силуэты. Постепенно очертания стали яснее и она увидела, что лежит на своей кровати, вокруг неё сидят слуги и священник. Увидев, что хозяйка открыла глаза, Глэдис вскочила и всплеснула руками.

— О, наконец-то! Испугали вы нас, ой как испугали!

Священник взял Габриэлу за руку.

— Отче… — шепнула она спекшимися губами.

— Всё позади, дочь моя… Всё хорошо…

Священник сел на табурет возле её кровати и стал рассказывать. Габриэла слушала и не могла вспомнить ничего из того, что говорил отец Валентин. Когда она запела что-то величественное и печальное на непонятном языке, священник подумал, что в неё вселился дьявол и обеими руками схватился за распятие, быстро вспоминая обряд экзорцизма. Потом вспомнил их с Джоном историю, всё понял и облегчённо вздохнул: необходимости в изгнании дьявола не было. Когда Габриэла оборвала пение и рухнула без чувств, священник велел слугам отнести её в спальню. Она проспала день, ночь, но когда хозяйка не проснулась и к вечеру, слуги забеспокоились.

— А сегодня какой день? — слабым голосом спросила Габриэла.

— Так почти пятый заканчивается…

Габриэла медленно повернула голову к окну. Стоял густой туман и нельзя было понять: утро, день или вечер?

— Отче… Как же я теперь… без них…

— Да пребудут их души в мире… — священник перекрестился и тяжело вздохнул. — Вы теперь здесь хозяйка. Надо жить дальше, люди в вас нуждаются. В живых осталось сорок человек… Скота почти не осталось… Ой, тяжко нам будет! Но вы должны жить ради них. Видать, таков Божий промысел…