Алексей Пехов - Страж

– А кто же еще?

– Достал меня позавчера. Требовал, чтобы я передал от него послание нынешнему бургомистру, мол, тот неправильно ведет себя с углежогами и впоследствии это скажется на росте цен. Насилу отвязался.

– Некоторые и после смерти остаются куда более деятельными, чем многие живые. Вот рынок.

Несмотря на холод, середину дня и понедельник, торговая площадь была полна народу. Рынок, не умещавшийся на ней, расползся на соседние улицы, заставив их торговыми лотками и палатками.

– Не зевай. – Львенок дернул меня за рукав. – Нам насквозь. Ориентируйся на флюгер часовой башни.

За те дни, что страж провел в Дерфельде, он хорошенько успел изучить город и, в отличие от меня, чувствовал себя здесь, как дома.

Мы шли сквозь толчею, мимо чесночных колбас, грудинки и окорока, кудахчущих кур, последних оранжевых тыкв в этом году, корзин с первыми сборами зимних яблок, коробок с луком, мешками с семечками и лотков вкусной сдобы.

– Молодые господа, булок не желаете? – Давешняя бойкая голубоглазая девчонка ослепительно улыбнулась нам, предлагая свой товар.

Львенок тут же расплылся в ответной улыбке, завязал с ней разговор и забыл бы свою булку с кунжутом, если бы я не сунул ее ему в лапу. Расплачиваться тоже пришлось мне, потому что Вильгельм уже назначал свидание, и столь мелкие вопросы, как деньги, его совершенно не волновали.

– Вы братья? – спросила девушка.

– Нет, – рассмеялся я, взяв рогалик и отказавшись от сдачи. – Это было бы слишком жестоко для наших родителей.

– Удивительно. Внешне вы очень похожи, – сказала продавщица.

– Нас часто считают братьями, – не стал отрицать Вильгельм. – Причем Людвига, как более хмурого, старшим.

– И вовсе он не хмурый, – не согласилась девчонка. – Вы давно в городе?

– Пару дней.

– По делам?

– Проездом, путешествуем, – сказал я, не желая вдаваться в подробности, и Львенок кивнул, подтверждая мои слова.

Мы поговорили еще несколько минут, а затем, когда приятеля начало заносить, я постарался быстро распрощаться и увести его.

– Ты чего? Ведь нормальная девчонка, – недоуменно нахмурился он.

– Не спорю. Она замечательная, но, зная тебя… ты достаточно быстро растреплешь ей, кто мы такие.

– И что в этом плохого, Людвиг?

– Я пуганый, Львенок. В последний раз, когда ты рассказал одной милашке, кем мы являемся, толпа едва не закидала нас камнями. Многие крошки любят сплетничать, а нам приходится отдуваться.

– Вспомнил дела десятилетней давности! – проворчал он. – Это ведь было в Прогансу, где стражей не очень-то жалуют.

– А когда та пятерка на постоялом дворе в Витильска нас едва не прирезала, после того как ты показал черноволосой красотке кинжал, чтобы она была чуть более благосклонна? Сплетни расходятся быстро. Я спокоен за таких, как мы, в некоторых странах, но Фрингбоу всегда была пороховой бочкой. Могут носить на руках, а могут и пальнуть из аркебузы. Предпочитаю не рисковать. Так что когда пойдешь к ней на свидание, будь добр, скажи, что ты герцог или Папа, но не надо упоминать стражей.

Он знал, что я говорю дело. Тогда, в Прогансу, метко брошенный камень едва не проломил мне череп, и Львенку вместе с Гансом пришлось уносить меня буквально на руках. В некоторых странах и городах проще соблюдать осторожность и не привлекать к себе лишнего внимания. Работать становится легче, и дверь на ночь не надо припирать передвинутым шкафом.

Конечно, иногда я сгущаю краски, но многие из нас погибли только потому, что обыватели почему-то решали, будто мы являемся источником всех их бед, раз видим недоступное их зрению.

Мы с Львенком, не сговариваясь, свернули в молочные ряды, оказавшиеся удивительно пустыми. Торговцев было всего двое, и они едва не дрались за немногочисленных покупателей.

– Чего желаете? – спросил у Львенка дородный дядька в белом переднике, повязанном поверх мехового полушубка.

– Кварту молока, – тут же ответил тот, явно собираясь до смерти упиться таким количеством.

– Нету, – поскучнел продавец. – Даже пинты не будет.

– Распродали? – «огорчился» я.

– Да какой там! – Молочник добавил несколько крепких словечек. – Свежее утром привез. Все скисло, как будто сглазил кто, вот только на конкурентов грешить нечего, у всех одно и то же. Ума не приложу, как такое случилось?

Он сетовал еще с минуту, прежде чем я небрежно поинтересовался:

– А вчера тоже скисло?

Этот невинный вопрос его очень обидел:

– Вы что же думаете, господа хорошие?! У меня товар некачественный?! Я тридцать лет торгую, а до меня отец и дядья на этом месте стояли, и никто из покупателей никогда не жаловался! В первый раз у меня такое!

Он потерял всякое желание с нами разговаривать, и мы ушли, вновь забравшись в толпу и вынырнув из нее возле городской часовой башни, справа от которой начиналась Пшенная улица.

– Значит, еще вчера здесь все было в порядке, – бросил мне Львенок, едва не наступив на шмыгнувшую у него под ногами кошку. – Зараза распространяется?

– Точнее гуляет по городу, проявляясь то здесь, то там. Кто-то прошел мимо, отчего молоко и прокисло.

– И ручаюсь, что он выглядел не слишком приметно, раз никто в городе не говорит о рогатом чудовище, изо рта которого хлещет бесовское пламя.

Шестой дом по улице, на стене которого висел знак – фазан, был разделен на две половины. В одной находилась небольшая забегаловка, которой как раз и принадлежал этот фазан, служивший вывеской и способом завлечения прохожих, в другой жили постояльцы.

Дверь нам открыла старуха не слишком приятной наружности, завернутая в теплое одеяло:

– Чего вам?

– К художнику, – сказал я.

– А-а-а… клиенты. Вижу, свезло наконец Нэлсу, раз хоть кто-то решил заказать ему мазню. Давно пора, он уже на неделю задержал плату за комнаты. Проходите, второй этаж, прямо по коридору. И стучите громче! Он когда работает, ничего не слышит.

Лестница под ногами скрипела, стонала и охала, словно вот-вот планировала отдать богу душу, прихватив с собой и нас. Наверху резко пахло растворителем, маслом и едкой водой, которую используют хагжиты для смешивания красок. Дверей было три, я постучал в ближайшую, но шаги раздались из-за соседней – она распахнулась, и на пороге появился невысокий седовласый человек с пропитым лицом и слезящимися глазами.

– Я знал, что рано или поздно вы придете, – сказал он нам с порога. – Заходите.

Эта комната явно была жилой – здесь не так сильно пахло красками, хотя в углах стояло несколько картин разной степени завершенности, тут же находилась невысокая кровать с ворохом одеял, несколько стульев, стол, под которым валялись пустые винные бутылки, и часы – их не заводили лет, наверное, пять. Стрелки были опутаны паутиной, впрочем, как и маятник.