Исход благодати (СИ) - Зеленжар О.

— Эй, ко мне! — крикнул Кеан. — Иди сюда! — он свистнул, подзывая коня.

Мелькнула смазанная тень, и протектор инстинктивно закрыл голову руками. Что-то тяжелое с силой ударилось о наручи, распространяя от кисти до самого предплечья и лопатки волну ноющей боли. Выхватив кинжал, Кеан сделал выпад в тут сторону, с которой пришел удар. Сталь впустую рассекла воздух, раздался смех, и следующий удар пришелся на кирасу. Сильный! Кеан согнулся пополам, мысленно молясь за несчастные ребра. Третий удар догнал его в спину, уронив на колени. В это момент Кеан, половчей перехватив кинжал, вонзил его в смазанную тень перед глазами. Сталь вгрызлась в мясо, и рыцарь повел ее вверх, не встретив никакого сопротивления. На него завалился горячий влажный тюк под какофонию криков ярости. Удар по лицу. Сначала вспышка, затем все потемнело и стало резко не хватать воздуха. Кто-то стиснул удавкой его горло.

— Сдохнешь, как благородный, — прошипело над ухом.

Кеан замахнулся кинжалом, метясь в душителя за спиной. Руку прижали к земле, заставив разжать пальцы несколькими мощными ударами. Воздуха все меньше. Как же худо!

Перестук копыт, тяжелый и стремительно приближающийся. Гомон. Что-то мокро хрустнуло у него за спиной, издав жалкий всхлип, и удавка на шее ослабла. Темнота вокруг забурлила от криков, храпа коней и топота, а затем крепкая рука ухватила Кеана за плечо, поднимая на ноги:

— Живой! Как ты позволил этой челяди окружить тебя?

Кас! Иллиола крепко вцепился в руку товарища:

— Конь скинул, и меня ослепило, до сих пор вижу только тени.

— Забирайся. Найдем твоего чалого.

— Замедлю тебя, — засомневался парень, устраиваясь позади Кассия.

— Смешной. Пешком что-ли собираешься бежать?

Кеан усмехнулся, а гнедой тронулся вперед, переходя то на рысь, то на шаг. По бокам слышался топот других всадников. Кеан чувствовал: Кассий таранил кого-то булавой, размахивал ею, раскидывая препятствия. Спустя некоторое время зрение потихоньку вернулась. Кеан огляделся по сторонам, с облегчением обнаружив, что все восемь братьев живы, только Равио пошатывался в седле, словно пьяный.

— Оклемался? — спросил Кассий. — Конь твой как сквозь землю провалился, зато падаль со всех щелей лезет.

— Скажи, что там, у кареты, произошло?

— Дерьмо алхимическое, — сплюнул Кас. — Никогда такого не видел, но меня словно Всеблагой за плащ потянул, шепнув: “Беги, Кас!”. Лежачему этому полтела разворотило, твой конь загорелся. Все, думал, хана. А мы так, отделались несколькими ожогами да испугом.

Кеан оглянулся на улицу за спиной. На мостовой влажно блестели подтеки крови, валялись скорченные тела, арбалетные болты и растоптанные фрукты.

— Путь мы расчистили, — сказал Кас, — осталось спасти эти серые задницы.

Пригар обнаружился на подъезде к площади. Он мерно пасся у лавки зеленщика, опустошая связки подвявших веников. Весь левый бок опалило, ожоги влажно блестели, сочась кровью.

— Ну и скотина же ты, — в сердцах воскликнул Кеан, стукнув того по шее.

Конь болезненно фыркнул в ответ и пошел вперед, волоча за собой аспид. Трубка порвалась в нескольких местах, оружие держалось на нескольких жалких нитках, зато булава была на месте.

— Теперь он у тебя точно… пригорел, — сказал Кас, разразившись басовитым хохотом, а затем посерьезнел. — Равио, пожертвуй Кеану своего коня, из седла же сейчас выпадешь… Мы скоро вернемся за тобой.

Оставив раненого брата позади, протекторы устремились к площади. У въезда их ожидала разношерстная толпа, ощерившаяся лопатами, вилами и ухватами. Злая, оборванная, дикая, напоминающая вспененную массу, что поднимается над похлебкой. Кеан хотел бы презирать ее, но видел испуганные лица обычных людей, каких много в районе Стали. Среди них мог быть старый кузнец, с которым он так любил играть в хурук. Кассий увидел, что Кеан замешкался.

— Не смотри на них, как на людей, — сказал он. — Это… мусор. Они сами выбрали такую судьбу, как и мы — свою. Так что просто топчи их, Кеан. В этом наше предназначение.

Вскинув аспид, Кассий выстрелил, по бокам раздались похожие хлопки, и люди начали падать, а затем протекторы, пришпорив коней, вонзились в прореженное стадо, круша и сминая бунтарей, словно мельничные жернова зерно. Только пшеница не захлебывается кровью, не воет от боли, не виснет на стременах. Кеан точным ударом булавы размозжил голову человеку, что пытался вонзить в его коня вилы. «Словно убить петуха к ужину», — пытался внушить он себе, но внутри все равно дернулась мерзостная жилка.

Задние ряды дрогнули, бунтари побросали свои вилы да лопаты, побежалипрятаться. Рыцари быстро нагоняли их, обрывая судорожный бег ударами по телу и конечностям. Вырвавшись вперед, Кеан увидел, что Протекторат методично затаптывал последние очаги неповиновения. Площадь была усеяна напитанными кровью листовками. Кеан поднял одну. Чернила, смешанные с кровью, растекались прямо на глазах.”… забрать себе то, что наше по праву. Вырвать это через боль и кровь, ибо жизнь низшей твари не многим лучше смерти, и если уж принять ее, то человеком, с громким именем на губах…”. Смяв бумагу, Кеан кинул ее под ноги. Ради чего все это было? Ради свободы? А зачем она им, заблудшим грешникам? Дай им волю, и они потеряют человеческий облик. Ведь так?…

Кеан спешился, оглянулся на залитую кровью площадь. Освобожденные из осады стражники организованной толпой уходили через зачищенную экипажную дорогу. Кто-то из бунтарей сдавался, падал на колени, плакал, кто-то пытался сбежать через плотное кольцо протекторов, и только маленькие островки продолжали вести сражение. Пришпорив коня, Кассий вклинился в эту массу, исступленно топча и раскидывая… людей. “Людей, — повторил внутренних голос Кеана. — все-таки это люди”. Он так и остался стоять на месте, задумчиво поглаживая Пригара.

Очень скоро все было кончено. Тела сгрудили в телеги, сдавшихся конвоировали в казематы форта, до вынесения решения суда. Кассий подъехал к Кеану:

— Ты чего такой пришибленный?

— Да мерзко от того, что сделал, — признался Иллиола.

— А на войне не мерзко? — ответил бородач, хлопнув друга по кирасе. — Это война. Или они, или мы, только правда за нами и Благой на нашей стороне. Помолишься, исповедуешься, и все как рукой снимет… — пальцы сжались на плече. — Только сучку свою выкинь из головы. Она тебя не утешит…

Кеан вырвал плечо из хватки Кассия и побрел, ведя коня под уздцы.

— Да стой же!

Кас догнал его, перегородив дорогу лошадиным телом. Великан спешился, встав перед молодым протектором.

— Думаешь, ты первый брат в ордене, что влюбился в Сестру? Думаешь, на тебе свет клином сошелся? — Кассий покачал головой. — Никто никогда не признается, а я признаюсь — был за мной такой грешок…

Кеан удивленно моргнул, бородач горько усмехнулся, положил руку на плечо молодого друга и повел по площади.

— Не верь, если скажут, что никто и никогда… Все были молоды, у всех играла кровь, сколько случаев помнят наши стены… Мою звали Примулой. Глупый обычай давать ублюдкам и шлюхам цветочные имена, скажи ведь? Я был влюблен в нее, и она любила меня без памяти.

— Что с ней стало? — глухо спросил Кеан.

— Не знаю, — признался Кассий, притормозив. — Может, казнили, а, может, сослали на острова, ублажать каторжников. Дело-то не в этом. Не верь ни единому слову, сказанному миленьким личиком. Не было в них любви, только желание пристроить свою испорченную шкуру. Всего лишь холодный расчет и подлость. Тебе станет легче, когда ты осознаешь это.

— Откуда тебе знать? — поцедил Кеан. — Может, она любила тебя, а ты позволил ей сгинуть.

— У знаний вкус горше, чем у травяного самогона, — усмехнулся Кассий. — Я услышал разговор не для моих ушей. Не любила меня Примула, только вертела, надеясь, что я обеспечу ей свободу. Так что забудь эту блажь. Это иллюзия, самообман, и единственная любовь, достойная восхваления — Всеблагого и к Всеблагому, — он широко улыбнулся. — Ладно, отставить печаль! Пойду, найду Равио. Как бы не помер от ран…