Мария Теплинская - Короткая ночь

— Да уж, экое на всю краину позорище! — вступила Прасковья. — Слыхано ли где, чтоб за такую поганку хлопцы вилами поролись едва не насмерть!

— А кржебульцы из-за кого зуб на нас точат? — замолотил еще кто-то. — Того гляди, петуха подпустят; за одну мерзавку всех спалят дотла!..

Леся пугливо оглядывалась, крепче вцепившись в Янкину руку. Взгляд ее растерянно метался по сторонам — кругом злобные, враждебные лица, почти уродливые от исказившей их ярости; у иных слюна так и брызжет с губ. Что толку хвататься за Янку: разве сможет он один защитить ее от такой толпищи рассвирепевших баб? Она уже видела, как отовсюду к ней тянутся скрюченные злобные пальцы — теребить косу, царапать лицо… Ох, не вздумали бы, чего доброго, венок сорвать — тоненький налобный венчик, охвативший голову — знак девичества. Вот уж когда позор ей будет и в самом деле несмываемый…

Никто, однако, не тянул к ней рук. Суров людской закон: венок срывают, когда грех налицо. А если, как теперь, ничего не доказано, одни бабьи наветы — тут уж, хоть вся бешеной слюной изойди, а руки держи подальше!

Меж тем Савел уже вставал, опираясь коленом. Его еще шатало, в голове шел звон, да еще тошнота подступила к горлу. Юстин поддерживал его под локоть, но сил у старика не хватало.

— Вставай, вставай, сынку, домой пойдем, от греха подальше, — приговаривал он вполголоса.

Янка шагнул к ним, закинул себе на плечо Савкину руку, рывком поднял его на ноги.

— Идем, стыдоба! — коротко бросил он.

Народ расступился, пропуская их, по-прежнему ропща, но уже тише. Людской гнев явно шел на спад.

А Савел сквозь тупую боль, дурноту и тяжесть в голове снова вспомнил тот далекий зимний день, когда его, столь же беспомощного, взвалив на спину, Янка нес из оврага. Ах, как ненавидел его Савка все эти годы за тот свой давний позор!.. Но тогда, по крайности, не было рядом чужих людей. А теперь — все тот же Янка снова тащит его на себе, да еще у всех на глазах, всем соседям на забаву! Только что на спину не взвалит — благо тяжел стал Савосенька!

Леся шла следом за ними, с трудом переводя дыхание, слушая тяжелые удары сердца. Она никак не могла поверить, что все закончилось так благополучно и все остались живы.

Где-то в задних рядах, у самого тына, мелькнуло круглое курносое Виринкино личико и тут же вновь спряталось. Хоть и вместе сюда спешили, а все же знает Леся: не подойдет к ней подружка. Осторожна Виринка, опасается, как бы чужая худая слава ее не запачкала.

Вот Ульянка — та посмелее оказалась. Леся почувствовала, как та тронула ее за локоть, прежде чем услышала горячий взволнованный шепот за спиной:

— Ты куда ж вперед полезла? Я тут просто обмерла за тебя…

Леся что-то ответила ей невпопад. Отчего-то ее не покидало тревожное предчувствие: на этот раз обошлось, но худшая беда ждет их впереди.

Глава четырнадцатая

Тэкля не бранила ее дома. Да и за что было бранить, чем она провинилась? Тем, что Савосю черный бес попутал?

Да и сам Савося — какой теперь с него было спрос? Он по-прежнему едва держался на ногах, у него болела голова и отчего-то тошнило, едва он поднимался с подушки. Уже подумывали: не послать ли кого в лес за бабкой Марылей, однако Тэкля рассудила, что, пожалуй, можно обойтись. По ее разумению (а она и сама неплохо смыслила в лекарстве), ничего серьезного с парнем не случилось, и ему теперь нужен только покой да побольше травяного отвара с медом — и через денек-другой будет здоров.

На следующий день после того злосчастного побоища Янка принес ей Савосины вилы, о которых поначалу совсем позабыл, забросив их в дальний угол двора.

Тэкля не сказала ему ни слова упрека. Она ни в чем и не упрекала его; даже напротив — сама ощущала себя в чем-то повинной. Так, во всяком случае, ему показалось.

Эта рослая, крупная, обычно столь уверенная в себе женщина теперь отчего-то почудилась ему совсем маленькой, сгорбленной, трогательной.

— Вот ведь как все обернулось, — вздохнула она. — Что нам и делать-то теперь — не знаю.

— Что теперь поделаешь? — отозвался он, не поднимая глаз. Как ни поверни — все худо!

Они ни в чем не винили друг друга, но каждый винил себя. А вина была одна, общая: ни один из них не видел выхода из этого тупика, куда загнала их судьба и собственное безрассудство. Янке было тяжелее, чем Тэкле: ей еще мерещился последний спасительный путь, хотя он и был, по ее мнению, далеко не самый лучший. Он же знал точно, что любое решение окажется гибельным.

Л ю б о е! Ибо Тэкля не знала самого главного: этой ночью вновь проснулось давнее его проклятие, вернулся отступивший было недуг. Тяжкий приступ удушья терзал его почти всю ночь, мучительно-знакомо разрывая грудь. Снова маячила перед глазами страшная костлявая старуха с косой, а рядом с нею торжествующе ухмылялся черный демон.

Ну что ж, пусть его ухмыляется, пусть торжествует: ему удалось то, чего не смогли сделать люди. Савка теперь уймется, и дядька Рыгор может быть спокоен. Еще вчера он готов был со всем белым светом сражаться за Лесю; теперь же он не имеет права ломать ей жизнь…

… Тем же вечером хлопцы подстерегли его у околицы. Он едва успел прижаться спиной к стволу дерева, когда из мрака ближайших кустов выступили и окружили его грозным полукольцом черные бесшумные тени. С неба, сквозь волнистые облака, светил месяц; в его тусклом неровном свете Горюнец различал очертания знакомых фигур; порой зловеще-голубовато посверкивали глаза.

Он узнал старших сыновей Рыгора — Артема и Степана. Здесь же были и братья Луцуки, те самые Луцуки, что прежде так любили забегать к нему в гости, что учили его Митраньку играть на скрипке. Эх, жизнь…

Зато он ничуть не удивился, увидев тут же всех троих Горбылей: уж этим-то сам Бог велел! И все же ему стало немного не по себе, когда пробившийся сквозь облака лунный луч упал на лицо юного Хведьки. В мертвенно-голубом свете Горюнец увидел его закушенную губу, сжатые кулаки и полные бешеной ненависти глаза. Он бы уже кинулся на него, если бы Симон не придерживал брата за локоть.

— Что вам нужно? — сдержанно спросил Горюнец, хотя их намерения были более чем очевидны. Просто надо было кому-то начать.

— Сдается нам, — ответил Артем, который, видимо, и здесь был у них за главного, — что батька твой в детстве обхождению тебя не выучил. Ты вот старых друзей встретил, а не здороваешься.

— Так виделись уж нынче, — бросил Янка.

— С кем-то ты и виделся, а с иными и нет, — ухмыльнулся Артем. — С нами ты в поле встречался, с Луцуками у околицы, Хведька вот и сам тебя знать не хочет, а одного-то и позабыл!