Сергей Раткевич - Наше дело правое

Хитро, лукаво составлены словеса. Умеет Гаврила Богумилович пером играть, да и писцы у него зело искусны.

«Скорбь глубочайшая во мне и во всем граде Залесске Великом наступит от вестей тверенских, — разливался соловьем Болотич, — ибо ведомо всем, как мстит хан оскорбителям своим, почитая баскаков не просто воинами, но послами. Убийство же послов юртайских есть тягчайшее перед ханским престолом деяние, смертью караемое. Княже Арсений, брат мой, что же ты сотворил? Горькие слезы лью, молюсь Господу и Сыну Его за нас, грешных, смерть мученическую приявшему; денно и нощно на коленях прошу, дабы отвела б Длань от наших пределов беду страшную, тобой накликанную. Но Господь наш, сына любимого не пожалевший, лишь тем помогает, кто сам готов на жертву и на подвиг. Мню я, брат мой, должно нам срочно съехаться вместе, правящим Дира потомкам, где и решить совокупно, как устраивать сие дело станем. И я, князь Гаврила Залесский и Яузский, готов для того прискакать в любую глухомань, тобой, брат мой Арсений, указанную. Не кичась, смиренно замечу — не зря я был слугой покорным ханскому престолу, не зря наезжал туда, что ни лето, да с богатыми дарами. Мню, что, если заручусь словом всех князей земель роскских, смогу упросить хана, смогу хоть как, но утишить гнев его.

Дланью Дающей молю тебя, брат мой, князь Арсений, — не медли. Дурные вести быстро летят. Не имея времени сноситься с тобой, отправил я уже своих послов в Орду и сам туда вскорости поспешу. Скажу, что, быть может, и тебе, Арсений Юрьевич, со мной отправиться стоит — но это уж как княжий съезд приговорит. Ибо ведомо тебе, брат мой, что строго чту я в князьях роскских согласие и противу совокупной княжьей воли не иду.

Благодарен буду тебе, княже Арсений, если ответ свой отошлешь немедля, с тем же гонцом. Со всей скромностию замечу в конце, что счастлив буду, коли сочтешь ты достойным местом для княжьего съезда тихий мой Залесск.

Смиренный брат твой,

Гавриил, князь Залесский и Яузский».

— Изощрен в хитроумии Гаврила Богумилович, — только и покачал головой владыка. — Ишь, как ловко в конце свой Залесск ввернул!

— Чтобы я — да к Болотичу поехал?! — едва не задохнулся от возмущения князь Арсений. — Его о защите перед Ордой просил?!

— Так он и думает, — осторожно проговорил Годунович. — Что осерчаешь ты, княже, разорвешь грамоту — а он тебя через то еще и оговорит. Не в Юртае, там оговаривай, не оговаривай, все едино, но перед князьями. Ордынцы ведь не по воздусям к нам полетят, через порубежные княжества повалят. Резаничи тому, мнится, не шибко обрадуются, а Болотич тут как тут. Вот, мол, от кого все ваши горести…

— Брось, Ставр, — поморщился Олег Творимирович. — Всякому ясно, что Болотич нас оговорить случая не упустит. А вот что ему отвечать станем?

— Не только ему. Мало меня Болотич занимает. Ордынцам, что в гости не преминут пожаловать, — им чем ответим? — мрачно заметил воевода Симеон.

— Верно. — Обольянинов бросил свиток. — Что Болотич? Залессцев, помнится, крепко поучили при батюшке твоем, княже. Больше не сунутся, только с ордынской помощью…

— Этого-то я и боюсь, — вздохнул владыка. — Что помчится князь Гаврила вперед коня своего в Юртай. Для остальных князей — за землю роскскую просить, гнев хана утишать, на деле же — все под свой Залесск подгребать.

— Князю нашему в Орду ехать — самому голову на плаху класть! — горячо заспорил Верецкой. — Болотичу только того и надо!

— А не ехать — признать вину свою, — не согласился с воеводой Ставр.

— Признавай, не признавай — конец один, — отмахнулся Кашинский. — Явится Орда.

— Верно, — заговорил наконец Обольянинов. — Перед Юртаем кланяться… не насытятся они нашей кровью, нашими головами не успокоятся. Спалят Тверень так, что сгинет град… навроде Обольянина.

— А с Болотичем-то что? — не унимался Годунович.

— Лица терять не станем, — отрывисто бросил князь. — Ответим. И на съезд приедем, только не в Залесск. Пусть уж до Тверени братец наш Гаврила Богумилович проедется. И князья пусть к нам будут. Примем, в грязь лицом не ударим.

— Принять-то примем, да многие ль поедут? — засомневался Кашинский.

— Не лучше ли, княже, в Лавре, как повелось? — осторожно предложил владыка. — К Мартьянову дню самые дальние и те доберутся, а нам дорога и вовсе недлинна, место же благословенное, намоленное. Там бороды рвать друг другу не столь сподручно.

По лицу князя Арсения видно было, что и Лавра ему по душе не пришлась.

— Тверень ныне есть первый град земель роскских, — настойчиво произнес он. — В Дирове который год волки воют, да и Беловолод с Соболем так до конца и не поднялись…

— Но время ли то всем доказывать? — поддержал владыку и Обольянинов. — Пусть будет Лавра, княже. Да и не поставит никто в вину Тверени, что под себя все гребет, ровно Залесск какой.

Согласились с Обольяниновым и другие советники, так что князю, видя столь редкое единодушие, пришлось уступить.

— Будь по-вашему, бояре, — буркнул Арсений Юрьевич. — Лавра так Лавра. Но тогда, владыко, тебе с митрополитом говорить. Чтоб не пел под залесскую дудку.

— С митрополитом Петром речь поведу, — с готовностью согласился тверенский епископ. — Он и сам не больно Залесским игрищам рад.

— А раз не рад, то пусть нашей нужде споспешествует, — не слишком вежливо прервал владыку князь. — Приложи усердие, отче! Ставр, составь для Болотича грамоту. Олег Творимирович, печать приложи. Да остальным князьям весть пошлите. Немедля.

— Осерчал, — вполголоса проворчал Кашинский, едва за князем захлопнулась низкая дверца. — Что мы все на Лавре настояли. Но рассудите сами, бояре, разве ж мы не правы? Как никогда нужно нам в князьях единение! Потому что ежели нет…

Он не договорил, но тверенские набольшие все понимали и так. Если князья роскские присудят — наше дело, мол, сторона, сами баскаков перебили, сами перед Юртаем и отвечайте, — то останется им, княжьему совету, самим себя да князя хану выдать, надеясь, что собственная мученическая казнь отведет гибель от любимого града.

Еще водили по утоптанному снегу заморенного коня, на котором влетел во двор тверенский гонец, а Гаврила Богумилович, князь Залесский и, волею хана Обата, великий князь росков, уже созывал ближних на совет, о чем и объявил прибежавший прямиком с княжьего подворья Щербатый.

— Ну, теперь держись, братцы! — добавил он, бухаясь на укрытую медвежьей шкурой лавку. — Как бы не болело, да померло. Либо с Тверенью бодаться, либо с Юртаем…