Терри Пратчетт - Вор времени

— Нам остается только надеяться на это. Пошли, — махнула рукой Сьюзен.

И они направились дальше по лабиринту узких проходов меж ящиками. Очень скоро они миновали вывеску, гласящую:

— Ага, обстановка становится крайне метафизической, — заметила Сьюзен.

— Почему утка? — спросил Лобсанг.

— А и действительно, почему?

Откуда-то из-за ящиков донесся глас дошедшего до точки существа:

— Какой еще органический слон? Где слон?!

— Нет никакого слона!

— Тогда почему есть вывеска?

— Это…

…И снова едва слышное хрипение, и крик, вскоре затихший. А потом… торопливые шаги.

Сьюзен и Лобсанг тихонько скользнули в тени.

— На что это я наступила? — вдруг спросила Сьюзен.

Она наклонилась и подняла с пола какую-то мягкую, липкую дрянь. А когда выпрямилась, то увидела появившегося из-за угла Аудитора.

Он был, судя по безумному взгляду, весьма близок к истерике. Аудитор с трудом сосредоточил свое внимание на них, словно никак не мог вспомнить, кто они такие. Но в руке он держал меч, и держал его правильно.

За его спиной вдруг возникла фигура. Одной рукой она схватила Аудитора за волосы и отдернула его голову назад. Вторая рука взметнулась над его открытым ртом. Аудитор сопротивлялся, но недолго. Потом он словно окаменел, после чего дезинтегрировался, превратившись в крошечные пылинки, которые, покрутившись в воздухе, исчезли.

Две последние горсти попытались создать привычный силуэт плаща с капюшоном. Но и они исчезли, издав тихий вопль, который можно было услышать только через волоски на загривке.

Сьюзен пристально посмотрела на стоявшую перед ней фигуру.

— Ты… ты ведь не… Кто ты вообще такая?

Фигура молчала. Возможно, потому, что ее нос и рот были прикрыты куском плотной ткани. Толстые перчатки на руках. Это не могло не показаться странным, потому что остальные части тела были облачены в расшитое блестками вечернее платье. И норковый палантин. Плюс рюкзак на спине. И огромная нарядная шляпа с таким количеством перьев, что ради ее изготовления были полностью истреблены три редких вида птиц.

Фигура покопалась в рюкзаке и протянула, будто священное писание, клочок темно-коричневой бумаги. Лобсанг осторожно взял его в руки.

— Здесь написано «Хиггс и Микинс. Раскошный Ассортимент», — сказал он. — «Карамельный Хрусь», «Ореховый Сюприз»… Это что, конфеты?

Сьюзен разжала ладонь и посмотрела на поднятый с пола «Землянишный Выхрь». Она еще пристальнее посмотрела на фигуру.

— Как ты догадалась, что это сработает? — спросила она.

— Пожалуйста! Вам нечего бояться, — донесся сквозь плотную ткань приглушенный голос. — У меня остались только конфеты с орехами, а они очень медленно тают во рту.

— Прошу прощения? — уточнил Лобсанг. — Ты только что убила Аудитора конфетой?

— Последним «Апльсинным Кримом». Мы здесь слишком на виду. Пойдемте со мной.

— Аудитор… — выпалила Сьюзен. — Ты ведь тоже Аудитор. Да? И почему я должна тебе доверять?

— Потому что больше некому.

— Но ты одна из них, — сказала Сьюзен. — Я узнала тебя, несмотря на этот дурацкий наряд.

— Я была одной из них, — ответила леди ле Гион. — Теперь я скорее одна из меня.

На чердаке жили люди. Целая семья. Возможно, подумала Сьюзен, их пребывание здесь было законным, или незаконным, или почти законным, как это часто случалось в Анк-Морпорке, испытывавшем хронический недостаток жилья. Жизнь бурлила на улицах города именно потому, что в помещениях для нее элементарно не хватало места. Целые семьи вырастали посменно, чтобы кровать могла использоваться двадцать четыре часа в сутки. Судя по всему, на чердак переселили свои семьи смотрители и люди, которые знали, как пройти к полотну Каравати «Три крупные розовые женщины и один клочок кисеи».

Их спасительница просто решила вселиться, так сказать, поверх. Семья или по крайней мере одна из ее смен, застыв в безвременье, сидела на скамейках вокруг стола. Леди ле Гион сняла шляпу, повесила ее на мать и распустила волосы. Затем развязала платок, закрывающий нос и рот.

— Здесь мы в относительной безопасности, — сообщила она. — Они в основном ходят по главным улицам. Добрый… день. Меня зовут Мирия ле Гион. Тебя, Сьюзен Сто Гелитская, я знаю. А вот молодого человека — нет, что несколько удивительно. Как я понимаю, вы пришли сюда, чтобы уничтожить часы.

— Остановить их, — поправил Лобсанг.

— Подожди, подожди, — вмешалась Сьюзен. — Ерунда какая-то. Аудиторы ненавидят все, что касается жизни. А ты Аудитор, не так ли?

— Понятия не имею, кто я такая. — Леди ле Гион вздохнула. — Знаю только, что сейчас поступаю так, как Аудитор поступать не должен. Мы… их… нас нужно остановить!

— Конфетами? — вскинула брови Сьюзен.

— Мы впервые узнали, что такое вкус. Это чувство нам враждебно. У нас нет от него защиты.

— Но… конфеты?

— Сухое печенье едва не убило меня, — пояснила ее светлость. — Сьюзен, ты вообще можешь себе представить, что это такое, впервые в жизни почувствовать вкус? Мы создали наши тела идеальными. Абсолютно идеальными. Их вкусовые сосочки были новенькими, неиспорченными. Сама вода действует на нас как вино. А конфеты… Тут даже мозг отказывает. Ничего не остается, кроме вкуса. — Она вздохнула. — Какой прекрасный способ умереть.

— Но на тебя, судя по всему, вкус не действует, — с подозрением заметила Сьюзен.

— Повязка на лице и перчатки, — объяснила леди ле Гион. — Однако и в них я себя едва сдерживаю. О, совсем забыла о приличиях. Присаживайтесь же, прошу вас. Подвиньте ту малышку.

Лобсанг и Сьюзен переглянулись. Леди ле Гион заметила это.

— Я сказала что-то не то?

— Мы не относимся к людям как к мебели, — ответила Сьюзен.

— Но они же об этом никогда не узнают, — удивилась ее светлость.

— Зато мы узнаем, — пояснил Лобсанг. — В этом все дело.

— А, понятно. Мне еще столькому предстоит научиться. Боюсь, в понятии «быть человеком» слишком много нюансов. Значит, ты, молодой человек, сможешь остановить часы?

— Пока не знаю как, — ответил Лобсанг. — Но мне… мне кажется, я должен это знать. Во всяком случае, я попробую.

— А часовщик должен знать? Он здесь.

— Где? — рявкнула Сьюзен.

— Чуть дальше по коридору, — сказала леди ле Гион.

— Ты принесла его сюда?

— Он едва передвигал ноги. Серьезно пострадал в драке.

— Что? — насторожился Лобсанг. — Как он мог вообще передвигать ноги? Мы находимся вне времени!