Хартман Рейчел - Серафина

Солнце казалось надоедливо ярким, а во рту будто кто-то умер, но в остальном я чувствовала себя неплохо. Заглянула в сад, про который вечером позабыла, но там все было мирно, и даже Летучий мыш сидел на дереве, не требуя моего внимания. Я встала и оделась в старое платье, которое нашла в шкафу; алое, в котором я приехала, было слишком изысканно для повседневной носки. Я спустилась вниз, к кухне.

По коридору оттуда долетали смех и запах утреннего хлеба. Я помедлила, положив руку на кухонную дверь, различая голоса один за другим, боясь ступить в теплую комнату и заморозить ее.

Глубоко вдохнув, открыла дверь. За один короткий миг, пока мое присутствие не заметили, я впитала в себя уютную домашнюю сцену: гудящий огонь, три изящных пластины из голубоватой лазури над камином, маленькие оконные алтари святой Лулы и святого Йейна и еще новый алтарь святого Абастера, развешанные повсюду травы и гирлянды луковиц. Моя мачеха, по локти в квашне, подняла голову на скрип двери и побледнела. За массивным кухонным столом сидели Тесси и Жанна, двойняшки, и чистили яблоки; они замерли и молча уставились на меня. У Тесси изо рта, будто зеленый язык, свисала ленточка кожуры. Мои маленькие сводные братья Пол и Нед неуверенно посмотрели на мать.

Я в этой семье была чужой. Всегда.

Анна-Мари вытерла руки о передник и попыталась улыбнуться.

— Серафина. Добро пожаловать. Если ты ищешь отца, он уже уехал во дворец. — Она в замешательстве сморщила лоб. — Ты оттуда? Должна была пройти мимо него.

Только теперь, задумавшись об этом, я поняла, что вчера нас, кажется, никто у дверей не встречал. Выходит, папа провел меня в дом и наверх, не сказав ей? Вот это было больше похоже на моего отца, чем разговоры о любви, лжи и страхе.

Я попыталась улыбнуться. Это был наш с мачехой негласный договор: мы обе пытались.

— Я… вообще-то я пришла кое-что взять. Из… э-э-э… своей комнаты. Я забыла взять это с собой, а теперь оно мне понадобилось.

Анна-Мари нетерпеливо кивнула. «Да-да, хорошо». Падчерица скоро уйдет, и неловкость исчезнет вместе с ней.

— Конечно, поднимайся. Это все еще твой дом.

Я поплелась вверх по лестнице, слегка растерянная, жалея, что не сказала ей правду, потому что где мне теперь завтракать? Удивительно, но мой кошелек проделал весь путь вместе со мной и не остался прохлаждаться на полу в покоях Милли. Можно купить себе где-нибудь булочку или… Сердце подпрыгнуло. Можно увидеться с Ормой! Он надеялся, мы сможем сегодня встретиться. Ну, по крайней мере, такая идея у него была. Сделаю Орме сюрприз, пока он не исчез навсегда.

Последнюю мысль я затолкала подальше.

Аккуратно уложив алое платье в рюкзак, я заправила кровать. У меня никогда не получалось взбивать перины так, как это делала Анна-Мари; она точно догадается, что я здесь спала. А, ну и пусть. Объяснять-то все равно папе.

Анна-Мари не ждала, что я приду прощаться. Она знала, что я такое, и ее, казалось, успокаивало, когда я вела себя как бездушный саар. Я открыла входную дверь, готовая отправиться в укутанный снегом город, как вдруг за спиной раздался топот домашних туфель. Обернувшись, я увидела, что ко мне спешат сводные сестры.

— Ты нашла то, за чем приходила? — спросила Жанна, озабоченно нахмурив бледный лоб. — Потому что папа сказал отдать тебе вот это.

Тесси взмахнула длинной, узкой коробкой в одной руке и сложенным письмом в другой.

— Спасибо. — Я положила то и другое в рюкзак, решив, что лучше посмотреть без свидетелей.

Они абсолютно одинаково закусили губы, хоть и совсем не походили друг на друга. У Жанны были волосы цвета клеверного меда, а у Тесси — папины темные локоны, такие же, как у меня.

— Вам же одиннадцать будет через пару месяцев, так? Не… не хотите на день рождения посмотреть дворец? В смысле, если ваша мама разрешит.

Они стеснительно кивнули.

— Ну, ладно. Я все устрою. Сможете принцесс увидеть.

Они не ответили, а мне больше не пришло в голову никакой темы для разговора. Что ж, я попыталась. Слабо помахав на прощание, я сбежала от них прочь по заснеженным улицам к дяде.

Орма жил в комнатке над мастерской картографа, ближе к дому отца, чем консерватория, поэтому сначала я проверила там. Базинд открыл дверь, но понятия не имел, где мой дядя.

— Если бы я знал, я был бы там вместе с ним, — пояснил он. От его голоса ощущения были такие же, как от песка в чулках. Слушая, что я попросила передать, он пялился в пространство и покусывал заусеницу, отчего у меня не было никакой уверенности, что сообщение будет доставлено.

Тревога спешно погнала мои ноги в сторону святой Иды.

На улицах толпились люди, собравшиеся смотреть Золотые представления. Я поразмыслила, не пойти ли по берегу реки, где не так людно, но одежда у меня была недостаточно теплой. Давка по крайней мере защищала от ветра. Примерно в квартале друг от друга стояли большие медные жаровни, в которых пылал уголь, чтобы любители зрелищ не замерзали, и я охотно ими пользовалась, когда удавалось протиснуться поближе.

Смотреть представления я не собиралась, но было трудно не остановиться при виде гигантской изрыгающей пламя головы святого Витта перед лавкой гильдии стеклодувов. Вот изо рта его резко высунулся пылающий язык в десять ярдов длиной, все завизжали. Святой Витт поджег себе бровь — случайно, но милостивые Небеса, с горящей бровью он выглядел еще свирепей!

— Святой Витт огнем спалит! — скандировала толпа.

При жизни святой Витт, конечно, такими драконьими талантами не обладал. Это была метафора его сурового нрава или осуждения неверующих. Или, что вполне возможно, просто кто-то из гильдии стеклодувов проснулся посреди ночи с фантастически гениальной идеей — и плевать, насколько она сомнительна с теологической точки зрения. Золотые представления растягивали жития во все стороны, потому что на самом-то деле никто толком не знал, где правда. «Жития святых» пестрели противоречиями, стихи псалтыря тоже не помогали делу, к тому же были еще скульптуры. Например, у святого Полипуса в «Житиях» было три ноги, но в разных храмах их число доходило до двадцати. В нашем соборе святая Гобнэ изображалась с ульем благословенных пчел, в Саут-Форки ее саму изображали пчелой, огромной, будто корова, с жалом, что твое предплечье. Моя запасная покровительница — святая Капити — как правило, несла свою отрубленную голову на блюде, но в некоторых версиях у головы были крошечные ноги, она свободно бегала на своих двоих и стыдила людей.

Конечно, если углубиться в тему, на самом деле мой псалтырь поначалу выплюнул святую Йиртрудис. Я никогда не видела ее без замазанного лица или разбитой в гипсовую пыль головы, так что, наверное, она должна была быть самой ужасной из всех святых.