Сиреневый ветер (СИ) - Владимиров
Алрефе не хотел выделяться, считал, что быть особенным — что-то плохое. Ведь тот, кто привлекает внимание, обязательно становится мишенью. Среди демонов это всегда проблема. Тем, кто выделялся из-за силы, успехов, тоже спокойно не жилось — их постоянно кто-то хотел сместить с пьедестала, но они-то умели давать отпор, не сдерживали себя по дурацким причинам вроде «но другим же будет больно», «а если после такого они тоже станут мишенью для насмешек», «на пострадавших всем будет всё равно, а от меня помощь принимать откажутся».
Чтобы не выделяться хотя бы из-за возраста, Алрефе налёг на учёбу и в итоге смог перескочить через класс. На самом деле, ему и без этой причины нравилось учиться. После школы он часто заглядывал в городскую библиотеку, где однажды нашёл самые ценные сокровища — книги не по тёмной магии, первой из которых как раз стала книга о печатях Шелианны. Если освоить другие направления… Можно будет не только колдовать без вреда для других, но даже помогать им!
Только отрабатывать такие чары приходилось втайне. Родня не оценит усилия, направленные не в то русло. Проблем в отношениях с семьёй и так хватало. Ребёнок, боящийся вернувшегося с собрания родителя — обычное дело, но у страха Алрефе имелись особенно весомые причины.
В тот раз отец позвал его в кабинет особенно разгневанным голосом. Некоторое время молчал, прожигая взглядом, до предела натягивая нервы. Пока не ударил кулаком по столу и не крикнул:
— Ал, мне надоело выслушивать жалобы учителей!
От грозного тона родителя хотелось стать меньше муравья, исчезнуть, но Алрефе оставалось только стоять перед столом, виновато потупив взгляд. Раздался свист. Левую половину лица обожгло ударом плети. Закусив губу изнутри, Алрефе поднял голову.
— В глаза мне смотри, червь! Сколько ещё это будет продолжаться? Что ни собрание, то я слушаю, что из-за тебя в классе никакого порядка.
— Но я же ничего не делаю…
— Именно! Язык в жопу засунул и доволен! А класс после каждой перемены по десять минут успокаивать приходится.
— Я их вообще не трогаю! Они сами начинают лезть и беситься, — возмущённо заявил Алрефе, за что снова получил плетью. На этот раз по плечу.
— Так заткни их! В стол головой ткни, в стену, зубы выбей, в конце концов заклинание в глотку пихни! Чего я тебе как маленькому объяснять должен? К тебе лезут — ты виноват, твоя проблема. Учитель не должен тратить на это время.
Чёрные верёвки сорвали с Алрефе рубаху, обвили руки и подвесили над полом. Отец встал из-за стола. Совершая медленный обход вокруг сына, он от души бил того плетью. Сероватая кожа покрывалась полосами, рвалась, но оставалось только сжимать челюсти — каждый вскрик добавит по пять ударов.
— Ещё хоть одну жалобу услышу — выпорю на площади! Ещё две — будешь весь день стоять там на коленях, и каждый прохожий сможет приложить руку к выбиванию из тебя дури.
Исполнил ли Вильхен свои угрозы? Несомненно! И первую, и вторую. Такое воспитание принесло свои плоды. Ожесточиться только на девятом году жизни и без того достижение, достойное изумления, но чтобы идти дальше, нужно либо принять правила общества, либо его сменить. Алрефе в душе надеялся на второй вариант, лишь бы появился шанс поступить потом в университет другого мира, но пока оставался только первый.
После дня на площади пришлось пропустить неделю учёбы — даже демоническая регенерация, ускоренная внутренней магией, не могла за ночь залечить все побои настолько, чтобы Алрефе смог банально встать. За это время по школе уже распространились слухи об ученике, подвергшемуся настолько позорному наказанию.
Ещё занятия начаться не успели, как компания из четырёх демонов под смех и улюлюканье окружающих припёрла Алрефе к стенке прямо возле главного входа. Пока двое держали, третий потянулся сорвать одежду.
— Ой, да чего ты так зажимаешься, — усмехнулся он, разрезая мантию. — На тебя уже весь город насмотрелся.
Алрефе не вслушивался в слова — их заглушали мысли. Почему? За что? Он больше не тот болезный ребёнок, постоянно теряющий сознание. Не позорище для семьи магов, ведь колдовал лучше сверстников. Хорошо учился, никого не трогал, не разжигал конфликтов, не отвечал на провокации. Не просил ни сочувствия, ни помощи, справляясь со всем сам. Так почему его продолжали смешивать с грязью все, кому не лень? Почему он больше беспокоился об их возможных травмах, а не о своих?
«Когда у меня ничего не болело?» — вдруг подумал Алрефе. И не смог ответить. Сколько себя помнил, был или больной, или побитый. Даже с учётом регенерации с тела никогда не исчезали синяки и кровавые корки.
На протяжении этой недолгой жизни его валяли по полу, пинали ногами, швыряли куда только можно, били всем, что попадалось под руку. Морили голодом, кормили объедками. Вырывали волосы, выкручивали, ломали пальцы, давили, завязывали в узел хвост. Возили лицом по земле — и хорошо если только по ней. Вываливали на него мусор, выливали помои. Можно долго ещё вспоминать, на что хватало фантазии семьи и других учеников. Но ведь… Даже убогое ничтожество не заслужило столько издевательств и унижений! И он… Да, не обязан продолжать терпеть, когда к нему лезут.
Первые пять лет Алрефе физически не мог дать отпор, да и просто считал, что заслужил подобное отношение постыдной слабостью. Однако последние два года его всё чаще посещали мысли о действительной несправедливости такого отношения. И только сейчас мысли наконец перешли в действия.
Неожиданность случившегося только усилила эффект. Двое державших с криками отскочили, шокировано смотря на обожжённые руки. Того, кто потянулся снять остальную одежду, откинуло в четвёртого, который с насмешкой комментировал происходящее, стоя в стороне. Одной рукой придерживая спадающую мантию, Алрефе вытянул вперёд другую — над раскрытой ладонью повисла выведенная тьмой печать Плача. Разделившись на четыре, она отпечаталась на лбу каждого обидчика.
— Мне искренне жаль, что ваш уровень развития не позволяет понимать слова, — вздохнул он и, подхватив сумку, убежал.
Дальше от тех, чьи страхи пробудил. Этого же будет достаточно? Это же лучше, чем ранить? Нет. Не лучше. Насилие в любой форме остаётся насилием. Это знал Алрефе, это же знал и голос, хохотавший в голове. Так жутко — обычно смех выражает хоть что-то, даже если не радость, то хотя бы злость, превосходство, безумство… Но в этом не мелькало ни тени эмоций. Только
