Ахэнне - Принцип подобия

Рони предположил, что она стала одержимой-психом и увидела… что-то.

"Вот и все", ему хотелось закрыть глаза и дождаться своей очереди. Вряд ли стоило надеяться, что Элоиза — Вербена — пощадят его.

Но Элоиза метнулась мимо, ощериваясь новыми шипами. Они выпирали из-под юбки — рвали ткань и кожу, пара выдвинулась из черепа — теперь Элоиза казалась настоящим демоном с рогами и когтями.

"Нет. Нет. Я сплю и у меня… эти… картинки…", — Рони зажмурился, надеясь, что видение пропадет.

Только не Элоиза. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Рони будет хорошим, Рони не осмелится осквернить рыжеволосую Мадонну — Целест называл так святую женщину, Элоиза тоже святая, Элоиза не может…

"…стать одержимой".

Она пронеслась, похожая на булаву в рост человека — без цепи, но с шипами, те выстреливали один за другим — из запястьев, голеней, из груди и позвоночника, делая ее похожей на дикобраза. Она одним скачком настигла медлительного Винсента — тот успел только выдохнуть коротко, и тут лишился обеих рук — Элоиза отрубила их парой лезвий. Замерла на секунду, заливаемая фонтаном крови из артерий, а потом буквально зарылась в грузное тело, прорубая себе путь в его плоти.

Рони закусил губу, завороженный зрелищем.

В несколько секунд от Главы мистиков осталась лишь гора ошметков. Одержимая выплюнула отгрызенное ухо, выкрикнула короткое "Кха!" и метнулась дальше — в общую свалку.

"Одержимые. Они все одержимые, потому что так захотел Амбивалент… богиня Виндикара".

А Вербена сидела рядом с Целестом, не замечая безумия, не слыша ора бессмысленной ярости и предсмертных воплей, треска ломающихся скамеек; не чуя вони экскрементов из вспоротых животов, крови и размазанных по полу и стенам кусков, и держала его за руку. Над ними пролетела и разбилась в щепки кафедра, откуда вещали обвинители и защитники. Несколько щепок запуталось в волнистых волосах Вербены: она прикрыла собой Целеста.

— Элоиза! — Рони заставил себя встать. — Элоиза!

Он запнулся о чей-то череп, выжженный до неузнаваемости — только черные зубы скалились, словно грозили покусать. Рядом Глава ученых Флоренц дергался от удара электротока, обугливаясь медленно и распухая, как от газовой гангрены. "Иногда одержимые убивают себя сами. Мы работаем над этим тоже, может быть, газ какой — чтобы только на них действовал, а людей и Магнитов не трогал", вспомнились Рони его же слова… или не его?

Неважно.

Из глазниц Флоренца потекли разжиженные мозги. Рони отвернулся, чтобы наткнуться взглядом на останки Винсента. При жизни он казался внушительнее, почему-то подумалось ему. Потом сразу трое — клубок-сгусток сцепившихся одержимых — влетели и размазали останки.

Хаос к хаосу.

"Покойтесь с миром", проговорил Рони на телепатической волне, пробиваясь через помехи "психов". Он чувствовал себя оглушенным, контуженным — ни страха, ни ужаса, только холод и печаль. В центре пожара — замерзаешь, словно в подвале дешифратора.

Декстры нигде не было. Аиды — тоже.

— Элоиза! — снова позвал Рони.

Она пробивалась к выходу, срубая по пути головы, отсекая руки и ноги, прорывая животы бесчисленными лезвиями животы с такой легкостью, будто лопала мыльные пузыри.

"У них одна суть — ярость и лезвия", Рони отсутствующе улыбнулся. "Элоиза могла быть хорошим Магнитом… жаль, что она стала одержимой. Жаль, что Вербена предала и ее".

Вокруг стояла пелена из дыма — дотлевали останки воинов и мистиков, принесенных в жертву, зарево мясных брызг и пыль от ломаемой мебели. Рони оглох от грохота и воплей, а потому чудилось, точно плывет в ледяной воде — пробивается сквозь злое, непокорное течение, и за ноги его цепляют водоросли, поросшие ракушками пальцы утопленников и крабовые клешни.

— Элоиза, — повторил он. Поднырнул под окровавленным рукавом "психа" — тот шибанул грубой болевой энергией, Рони привычно закрылся. Призвал, отключил. Лицо — незнакомое, почти нормально. На дежурствах так приходилось. Отключенный повалился под ноги двум "физикам", и те растоптали его, попутно заморозив и хрустко пробежав по заледенелой плоти. Несколько аристократов — я видел их в Сенате, подумал Рони, — перекидывались, словно мячом, шаровой молнией. Потом молнию разорвало — их тоже.

— Элоиза, — пока достиг ее, запыхался, поскользнулся и упал в месиво крови, вымазался — от пяток до белесых волос. Встряхнулся, стряхивая быстро подсыхающую кровяную корку.

Вокруг дрожали стены Цитадели, сотрясались, словно больной чахотной в предсмертном кашле.

Элоиза не обернулась: она была "разумной" одержимой. Вербена, по-видимому, контролировала ее прицельно, и теперь она с ухмылкой добиралась до Тао и Ависа, а те по-прежнему тащили обморочного Кассиуса.

"Что Целест говорил? Хорошие друзья… может, и так", — на Рони вывалился еще один Сенатор-"псих", и мистик призвал его, чувствуя знакомый прилив энергии. Старая истина — после призыва ресурс не тратится, а иногда даже восполняется. Необъяснимо, но факт.

— Я не могу! Мать твою, она слишком… сильная! — Тао метнул сгусток огня в Элоизу. Он запутался в десяти рогах на рыжей голове, обуглил и угас. На место опаленных полезли новые. — Не могу ее призвать… Гребаный Амбивалент! Гребаные одержимые!

Он заметил Рони.

— Эй! Ты! Помоги!

"Помочь воину? Но… подобное исцеляется подобным, что я могу сделать против Элоизы — "физика?" — однако Рони ведь шел к ней, шел — заворожено, сомнамбулой, хоть и пахло от невесты Кассиуса и его недосягаемой Прекрасной Дамы уже не молоком и ванилью, не медом и сладостью летних цветов, но кислятиной безумия и кровавым железом.

Потому что… это Элоиза.

Целест бы понял, и Рони шел к ней.

Снова огненный сгусток. Тао тоже в крови, а через лоб — ссадина, глубокая, кажется, глаз выбило — жмурится он всегда, но теперь будто рыдает красным. Ногти раскались добела, обуглилась собственная кожа. Тао как никогда похож на восковую свечу. Огарок свечи.

На этот раз удар настиг цель. Размазалось огнем по груди, прикипел кринолин к коже. Элоиза даже не вскрикнула, когда вплавилась в ее тело одежда — заголился левый сосок и лопнул, точно переспелая вишня; она рубанула наотмашь. Тоже — в цель.

Тао остался без пальцев. Сразу — всех, десятерых. Новый залп огня рванулся уже из культей.

— Я не могу! — кричал он. — Слишком сильная! Авис, тащи Касси… прочь… Ты, Рони! Ты сможешь!

"Не прикидывайся дурачком", — это был Авис, мрачный и длинноносый, его вид почти успокаивал. — "Ты ее любил. Да похрен, что она физик. Действуй…"

Образ — нейтрасети и заточения. Много лет назад, память — для двоих, даже Вербена не знает. Напарники — ближе, чем любовники. Неужели Целест рассказывал? Или Авис сам достал… украл воспоминание?