Юлия Андреева - Дерево не выбирает птиц

Приятно бывает, вернувшись домой, наблюдать за тем, как жена или наложница готовят угли для чайной церемонии, как дочери раскладывают цветы для будущей икебаны. Редкие эти моменты наполнены теплотой и отдохновением. Но плохо, если самурай наблюдает это каждый день, вместо того чтобы проводить тренировки и заботиться о благе своего сюзерена.

Никто в сумятице непрекращающегося ни днем ни ночью сражения не пытался извлечь из материнской утробы еще живой плод, христиане вообще привыкли полагаться на судьбу, как той угодно. А тут не до младенца было, когда все новые и новые волны сегунатских ратей со все возрастающей силой бились о стены замка, намереваясь стереть его в порошок, уничтожить, поглотить в живом человеческом море.

Последнее решающее сражение за крепость Хара началось 12 апреля и закончилось через три дня, оставив гору изуродованных, изломанных и искромсанных трупов и поставив на колени перед палачами сегуната тысячи повстанцев, включая их семьи, детей и стариков, равно и тех, кто находился в крепости, и тех, кто продолжал жить своей жизнью в ближайших деревнях. «Семья не должна разлучаться», — повторяли любимую присказку легендарного Арекусу Грюку победители.

Сам же Ал как раз в это время в небольшом порту недалеко от Нагасаки помогал уезжать из Японии последним уцелевшим христианам. По большей части это были семьи героев, отдавших свои жизни защите крепости Хара, но были и те, кому удалось под покровом ночи покинуть погибающий замок, спустившись к морю при помощи веревочных лестниц. Их принимали на китайские корабли, пришедшие специально на выручку братьям и сестрам во Христе.

Провожая людей на корабли, Ал с замиранием сердца разглядывал женщин, которые хоть чем-то напоминали ему пропавшую дочь, но Марико нигде не было. Кто-то говорил, что сестра Мария погибла на стенах Хары, кто-то утверждал, будто бы она была принята живой на небо, где теперь сидит по левую руку от своего сына.

Амакуса Сиро был обезглавлен в день взятия замка, и его голову в драгоценном кедровом ларце доставили в Нагасаки. Ал так и не успел встретиться с внуком. Зато в крепости его застал неожиданный сюрприз, о котором убитый горем Ал даже не подозревал. Оказалось, что когда воины сегуната ворвались в крепость, рубя каждого, кто оказывался у них на пути и прорываясь в сердце замка, дабы умертвить самого Сиро, даймё Нагасаки Терадзава Хиротака шел под прикрытием своих воинов, дабы успеть застать Сиро живым, пока тот не успел совершить сэппуку. Поговаривали, что христиане-де могут и не воспользоваться этой привилегией, считая себя не вправе совершать самоубийство, но где нельзя с честью убить себя самому, без сомнения, находится тот, кто соглашается взять грех на душу, например, вассал-нехристианин. А значит, следовало торопиться.

Амакуса Сиро должен был судить, нет, не сегун, а именно он, Терадзава Хиротака, во владениях которого все началось, а теперь, все заканчивалось. Сидящий в своем замке сегун мог запросить голову известного бунтовщика, но честь покарать врага принадлежала только ему — покончившему с христианами даймё Нагасаки! Рядом с Терадзава Хиротака плечо к плечу шел даймё Грюку Минору — один из самых смелых воинов сегуната, родной брат не сделал для блага Нагасаки и чести дома Терадзава столько, сколько сделал этот широкоплечий самурай и его странный отец, ходивший в друзьях у двух великих сегунов. Правда, Ала в поверженную Хару никто не приглашал, самураи вошли в крепость с боем и по колено в крови продирались по узким лестницам туда, где ждал их поверженный враг. Они шли туда, чтобы посмотреть в глаза столь могучему противнику и, может быть, застать последние минуты его жизни. Это было почетно, и только они — два даймё, несколько месяцев стоявшие перед проклятой крепостью и теряющие своих людей, — имели право на эту честь.

Амакуса Сиро сидел в большой полуразрушенной зале, неотрывно глядя на лежащую перед ним покойницу, красота которой отчего-то взволновала Минору, наполнив его душу непонятной печалью. Сам враг казался спокойным и умиротворенным. Когда его окликнули, он отозвался, оправил одежду, ответил на несколько формальных вопросов… его казнили тут же, так как была опасность, что содержание такого преступника, как Амакуса Сиро, под стражей могло привести к тому, что его либо отбили бы через какое-то время, либо пристрелили свои. Амакуса Сиро не должен был погибнуть случайно, нельзя было и дать повод думать, будто бы он сумел каким-то колдовским образом остаться живым.

Как ни хотел Минору попрощаться с Сиро, разузнав о судьбе сестры, у него бы все равно это не получилось. Они только посмотрели друг на друга, попрощавшись глазами. После чего Амакуса Сиро был казнен в присутствии двух даймё, их знаменосцев и старших офицеров, акт о проведении казни был тщательно составлен и подписан.

Так же, как и Ал, Минору искал какое-то время сестру, не покидая проклятого места, пока крепость не была сожжена, разрушена до основания и оттуда не были извлечены последние пытавшиеся схорониться от возмездия бунтовщики. Не было ее среди мертвых, не было и среди живых.

Недалеко от места, где совсем недавно стояла Хара, воины сегуната казнили своих врагов. Они шли на казнь тысячами, так что экзекуция растянулась на много дней.

Когда Минору и его люди, распрощавшись с Терадзава-сан, готовились пуститься в обратный путь, был устроен пир, на котором личный врач нагасакского даймё признался Минору в том, что, находясь в замке Хара, он совершил операцию, о которой давно мечтал: извлек еще живой плод из чрева умершей матери. Девочка была жива, и врач поначалу думал, что она не протянет и пары часов, поэтому он обтер малышку и, завернув в валяющееся тут же христианское знамя, сунул себе за пазуху, после чего замок был сожжен, а девочка… вот ведь чудо, девочка выжила и, по всей видимости, не собиралась умирать.

Лекарь хотел было забрать малютку себе, по всему выходило, что, заполучив голову Амакуса Сиро, его даймё вернется домой, а значит, личный врач будет следовать за ним, но тут пришло страшное открытие: ребенок, которого из чистого любопытства спас нагасакский лекарь, был ребенком самого Амакуса Сиро! Разве можно оставлять в живых потомка главного врага, когда обезглавливают детей его повара и банщика? Наверное, лекарю следовало попросту повиниться перед своим господином, отдав ему девочку на расправу, но он отлично знал своего господина. С другой стороны, обезглавь он малышку сам, как доказать потом, что убил именно ребенка Сиро, а не подменил его другим?

Услышав о спасенной девочке, Минору чуть не зашелся от радости, он с трудом дослушал лекаря и пообещал ему сохранить страшную тайну и вывезти малышку подальше от этих мест. Девочку он назвал в честь пропавшей сестры Марико.