Александр Лайк - Закат империй

— Меньше терминов, пожалуйста, — жалобно сказал Шольт. — Я пока еще все понимаю, но уже трудно следить за твоей мыслью.

— Проще можно сказать так: если бы благородство могло победить гравитацию, это было бы настолько по-человечески, что версия сотворения мира из прочитанного в душе Свидетеля однозначно выходила бы на первый план. Но у нас все наоборот.

— Значит, все не так? — упрямо повторил Томори.

— Значит, неизвестно. Возможно, Эртайс исповедовал примат силы? Это тоже очень по-человечески.

— Это уж точно, — проговорил Уртханг. — Все?

— В общем, это все основные версии. Их объединяет то, что во всех без исключения вариантах Свидетель, исполнив миссию, становится величайшим из богов нового мира. Богом-творцом. И есть еще одно учение, но сразу предупреждаю, оно вам не понравится.

— Все равно давай, — скорбно сказал Уртханг. — Я его знаю, наверно, а остальные переживут.

— Заботишься ты о нас, командир, — язвительно сказал Томори.

— Есть черная легенда о том, что хищный храм не читает душу Свидетеля, а выпивает ее, чтобы поддержать собственное существование. Весь мир — это последний бред умирающего, тот знаменитый миг, когда, говорят, перед глазами пролетает вся жизнь. Только в храме умирающий успевает увидеть не одну человеческую жизнь, а все существование нашего мира. И сам факт Заката говорит, что жизнь бога-Творца иссякла, и голодный, алчный храм зовет к себе следующую жертву. Он позволяет мирам существовать только для того, чтобы эта жертва смогла возникнуть и придти к нему, а когда он начнет пить жизнь следующего Свидетеля, он одурманит и его предсмертной грезой, чтобы через миг — наши века — следующая жизнь, еще один сосуд духа был поднесен к его жаждущим устам. Тогда Эртайс — только последняя мечта умирающего Древнего Бога, и он, уже погибая, мечтал о Нике, который сейчас готовится стать пищей Бездны и мечтать при этом. Мечтать, чтобы извечное Зло не умерло от голода.

— Злая история, — холодно сказал Шольт. — Какая свинья ее придумала, хотел бы я знать.

— Откуда я знаю? — сказал Глиста и встал. — Может быть, Эртайс. А может, все так и есть.

— А что нибудь говорит в пользу этой версии? — полюбопытствовал Томори, безуспешно пытаясь найти у своих штанов перед.

— Да, — безжалостно сказал Глиста. — Я говорил только о таких версиях, которые хоть сколько-то вероятны.

— Что же может подтвердить этот кошмар? — потрясенно спросил Шольт.

— Рассветы, — сухо сказал Уртханг. — Видишь ли, Дани, ни один закон, известный людям, не требует периодического обновления мира. А он все-таки обновляется. И когда начинаешь искать ответ на вопрос: кому и зачем нужен Рассвет… или Свидетель…

— Вот оно что… — Шольт пораженно замолчал. Очевидно, искал более приятные причины мирового обновления.

— Да где ж он, не скажу вслух, но громко думаю?!.- заорал Томори.

— Ты сначала найди правый карман, — посоветовал Уртханг. — Ты помнишь, что в какой карман клал?

— Так я вообще карманов найти не могу!

— Тогда положи мои штаны на место! — отозвался Шольт, бегом устремляясь к валуну.

— Носили бы все свое на себе — горя бы не знали, — сказал Глиста.

— Тебе проще, — сказал Уртханг. — Ты маг. А я в кольчуге плаваю без удовольствия. Все время думаю, что от соленой воды она точно заржавеет, и ее завтра придется полдня чистить.

— Завтра придется полдня, — меланхолично повторил Глиста. — Так что, завтра после полудня выступаем?

— Да, — сказал Уртханг, быстро одеваясь. — Завтра… я-то уже давно в пути. Уже десять дней. Но только здесь, наконец, собрались все, кто пойдет дальше. Значит, завтра начинаем по-настоящему.

— Все, способные держать оружие, — сказал Глиста, — тоже выходят. Или выйдут со дня на день.

— А кто способен держать оружие, кроме нас? — презрительно сказал Томори. — Все лучшие бойцы всех королевств здесь. Ни один Неподкупный не отказался придти по зову.

— Ну, есть еще хигонцы, ротонийцы, — задумчиво сказал Уртханг. Опять же орден Рассвета. Орден Эртайса я считать не буду, это не сила. То есть это для похода не сила, а поднять бучу на пол-Континента они вполне способны.

— Поскольку на этот раз буча поднимется без них, то они почувствуют себя обойденными, — сказал Шольт. — Вообще-то, у них есть хорошие бойцы. Даже очень. Осмог Убийца, например, вполне сравним с нашими.

— Осмог будет хотеть меня убить, — сладостно сказал Томори. — Я его чуть попозорил однажды; он твердо обещал, что в следующий раз убьет. Но ты прав, дерется он очень хорошо. Вот помнишь, Ник, я показывал — захлест крестовиной, глубокая пронация, отмашка вправо и в сексту с шагом? Так это я у Осмога соследил. Мне тогда аж приседать пришлось, ни закрыться, ни уйти не успевал. Да, ты знаешь, хоть мы и стягивали столько лет самых-самых лучших к себе, но есть несколько человек, которых мы упустили. Умбретский Тигр, например.

— Тигр бы не пришел к нам, — сказал Уртханг. — Ну давай, Тори! Что ты возишься, как беременный? Тот, который у тебя в руках — левый.

— Я вижу, я песок отряхиваю. И вытряхиваю. Только песка тут целый берег, а я один. А почему Тигр не пришел бы?

— Тигр всю жизнь с Каэнтором. И останется с Каэнтором.

— Слушай, ты всю жизнь с Джавийоном! Но ты же пришел!

— Понимаешь, Тори, — проникновенно сказал Уртханг, — я сначала стал солдатом Отряда. Я Джави вообще семь лет не видел. А когда я вернулся к императору Д'Альмансиру… то есть тогда еще принцу Амирани… я уже поклялся остаться с Отрядом до конца. Я сделал для Джави все, что мог. И еще кое-что, чего сам не думал, что смогу. Но если выпало так, что высший долг призвал именно нас, а не двести или триста прошедших поколений воинов Отряда… Что тут поделаешь? Джави не повезло.

— Двести или триста поколений, — с чувством повторил Шольт. — Слушай, так получается, мы — невероятные везунчики? Хаге, сколько лет прошло от предыдущего Рассвета?

— Точно неизвестно, — сказал Глиста, глядя на предвещанную звезду, свесившую хвост в море. — Во время Континентальной войны погибли хроники и архивы, даже у нашего Отряда почти ничего не сохранилось. Как последний экземпляр Кодекса спасали, вы помните?

— Так это ж легенды, — сказал Томори, превозмогая яростное сопротивление песка по правому флангу.

— Кому легенды, — Глиста повел тощим носом, — а кто и пуп рвал. В общем, так: от конца войны прошло почти точно три с половиной тысячи лет, и до нее — столько же плюс-минус пятьсот. Получается около семи тысяч. Скорее чуть больше.

— Семь тысяч лет! — благоговейно сказал Шольт. — А повезло нам. Семь тысяч — это ведь, наверное, даже больше трехсот поколений?