Денис Чекалов - По законам Преисподней

Перепуганный, с мелко дрожащими губами, на пороге появился Онуфрий.

Вормы не выдержали.

Слободяне отступили на шаг, потом на два, и вскоре, все ускоряя ход, ринулись по домам, закрыли окна и двери и, верно, кое-кто залез под кровать – удачное место, чтобы переждать грядущие перемены, в обнимку с ночным горшком.

– А вот теперь, – сказал я, – можно и поболтать.

Франсуаз шагнула к крыльцу, но Онуфрий замотал головой.

– Я боюсь возвращаться в дом. Ни за что туда не пойду.

– Брось, Онуфрий, – рыкнула демонесса. – Не пори ерунды. На каждую силу есть своя сила, – кроме моей, конечно. Никто тебя больше не тронет.

– Но что скажет Хозяин?

– Хозяин с шестерками не разговаривает, – отрезала Франсуаз. – А придет время, и я сама с ним потолкую.

Онуфрий не знал уже, что сказать.

Эльфийская магия поколебала его веру в Хозяина, и пробудила слабую надежду.

Мы вошли в дом. Там все осталось по-прежнему, – царил уютный порядок, не разбилось даже круглое зеркало, где отражались берега Дуная и восход Змеиной Звезды.

Я выбрал диван, – подушки пахли фиалками и клубникой, а ножки изображали грифонов, упирающихся клювами в пол.

Френки уселась в кресло; Онуфрий сперва решил подобострастно стоять, но потом понял, что разговор, скорее всего, окажется длинным, а колени у старосты и так подгибались от страха, – поэтому рухнул на лавку.

– Говори, – приказала девушка.

Онуфрий вздохнул, вытер лицо и шею большим платком в зеленую клетку, высморкался в него с оттяжкой и начал:

– Пришел ко мне, значица, Селифан, наш плотник. Видели резных петухов у меня на ставнях? Его работа, и колодезь, что возле рынка стоит. Дом, говорит, как-то странно перекосился. И правда, хата проседать стала. Вызвали кротоглава, из гильдии землекопов. Он сказал: «подземные воды, надо бурить». Посмотрел там, здесь, в земле покопался носом, вызвал бригаду. Что-то они там рыли, мостили, строили, – да укрепили фундамент.

Онуфрий замолчал, и уставился в пол.

Боялся говорить дальше, – словно приблизился к порогу, который страшно переступить.

– А через несколько дней, – ночь уже наступила, – ко мне кто-то постучался. Не хотел я выходить, а все же открыл; и вот теперь думаю, – что, если бы тогда заперся я покрепче, да фигу им скрутил пожирнее?

– Не беспокойся, – ответил я. – Дверь бы просто снесли. Пришлось бы на ремонт тратиться.

Онуфрий неуютно поерзал.

– Было их двое. Вошли, на меня не взглянули даже. Один высокий, другой пониже. Лица точно туман застилает; мне батенька сказывал, как это заклятие называется, да я позабыл.

«То, что ты видел, ворм, – всего лишь начало. Проснулась древняя магия; еще немного, и вся ваша слобода сгинет под землей. Никто не спасется.»

Было в его голосе что-то, – злое, холодное…

Может, морок какой на меня нашел, или заколдовали меня, – но я сразу ему поверил, хотя никогда еще не слышал о таком могущественном волшебстве.

«Что же я должен делать?» – спросил я тогда.

«Да ничего и делать-то не придется. Скоро в вашу слободу придут вормы, может, пять или шесть. Прими их, пусть поживут у вас, но помни – встретьте их, как положено».

Я не совсем понял, что это значит, но согласился.

И правда – наутро ко мне прибежал подпасок, держал в руке огурец, и сказал, что из города Преисподней пришли к нам шестеро наших, и просят здесь поселиться.

Мы всегда новым вормам рады, и никто не заподозрил плохого.

В ту же ночь снова пришли Безликие.

«Вот запечатанная бумага, – сказал высокий. – Через неделю будет тебе знак, и тогда этот пакет откроешь, и прочитаешь при всех.»

Тщетно я пытался спросить, что за знак, какой знак, – куда там! Рукой махнули, как на деревенского дурачка, и ушли.

– А ты не пытался сорвать с них маску? – спросила Френки.

– Да вы что, госпожа хорошая! Вмиг бы искрошил мечом меня супостат, соплей бы я не собрал. Вы, может, и боевая дама, а я не такой. Мы вормы мирные, хоть у нас по шесть рук, драться мы не приучены.

– И что было дальше?

– Через неделю все наши гости померли. Я и понял, что это знак. Собрались деревенские, и я сказал про письмо из города. Боялся, конечно, – мало ли, о чем там, в пергаменте, говорится.

А в конверте бумага, с печатью из Магистрата. Мол, были то каторжане, сбежавшие из алмазных шахт. В копях, заразились они опасным проклятьем, и кто найдет их тела, должон немедленно закопать, и завалить камнями.

Так мы и сделали.

Схоронили их поскорей, да решили держать язык за зубами, – а то вдруг наедут в нашу слободу Чистильщики из Гильдии магов, и все посжигают, чтобы проклятие дальше не расползлось.

Я сразу вызвал мастера Браттака, но он меня не порадовал.

Показал я ему пергамент, – и письмена сразу же исчезли. Жрец сказал, что вормы были отравлены. Яд свирффнеблинский, древний, спасения от него нет.

Селянам я ничего говорить не стал.

Сами видите, слобода наша только-только начала расцветать. По древним законам, вормы не могут селиться нигде, кроме этой пустоши. А в городе нас и за людей не считают. Хочешь жить, – оставайся, но все о тебя ноги вытирать будут. Вы не представляете себе, ченселлор…

Взглянув на Френки, он махнул рукой, – если сам ченселлор не в силах вообразить, какая ноша лежит на плечах Онуфрия, куда уж это понять юной демонессе.

– Но все опять повторилось? – спросила Франсуаз.

Онуфрий опустил голову.

– Мастер Браттак строго-настрого приказал, если вновь появятся чародеи, – сразу же послать ему почтового слизня. Но кротоглав принес мне новый пергамент, и там было лишь одно слово: «Молчи».

– Сколько же вормов ты погубил?

– Тринадцать, – поникнув головой, ответил Онуфрий. – Зато бед потом с нами не было, и селяне мои счастливо поживали. И надо ж было случиться, что завелась эта зловредная баба Анте! Да и вы так невовремя появились… Ченселлор, что ж теперь со мной будет?

Староста выглянул в окно.

Возле открытой калитки, переминались с лапы на лапу Зет со своими дружками.

Толпа собралась немалая. Видно было, что вормы колеблются, – не знают, войти им или разойтись по домам.

– Это они вас боятся, – сообразил Онуфрий. – А как уйдете, сразу разорвут на куски.

– Не бойся, – ответил я. – Никого они драть не будут. Просто казнят и похоронят. Ты ведь преступник, – сам знаешь, что с такими бывает.

Староста бухнулся на колени.

– Я не хочу становиться таким, я хочу к солнцу, к свету!

Он затравленно переводил взгляд с меня на Френки, потом всеми шестью руками ухватил меня за костюм, и стал причитать:

– Не бросайте меня, пожалуйста, не бросайте!

– Ладно, Онуфрий, – сказал я. – Здесь мы тебя не бросим. Бросим со скалы, которую я видел поблизости; высокая, лететь будешь долго. А пока собирай котомку.