Николай Басов - Поиск неожиданного

Они глядели на карету во все глаза, как и те пастухи, которых путешественники встретили в тундре, когда только выбрались из реки. Их раскосые незнакомые глаза отливали странным мерцающим светом, возможно чем-то неуловимо похожим на свет здешнего небесного сияния, или на цвет вечно покрытого льдинами моря, или на свет северного и такого неприглядного, тяжелого, низкого солнца.

Оле-Лех с достоинством, словно находился на официальном приеме, поклонился, забрался наконец-то в карету. И прежде чем захлопнуть дверцу, крикнул Франкенштейну:

— Поехали наконец, трогай, вперед на юг!

И вдруг все как-то неуловимо сдвинулось. Стало ясно — что-то еще происходит. Профессор Сиверс вдруг едва не столкнул Оле-Леха с каретной ступеньки, на которой тот стоял, и принялся орать:

— А вещи? Вещи-то шаманские?.. Может, он без них бесполезным будет?

Тогда Оле-Лех понял, что они забыли весьма важную деталь. Он выскочил из кареты. К счастью, возница не успел пустить своих коней вскачь, а, склонившись, поглядывал со своего насеста, терпеливо ожидая, пока хлопнет дверца.

— Подожди-ка, — приказал ему рыцарь. — Опростоволосился я…

Три старухи, которые притащили вещи шамана, как встали, так и стояли в сторонке, будто растворились в этой хмари, будто превратились в валуны или невидимые обычным глазом тени… Оле-Лех повернулся к ним и сделал нетерпеливый жест.

— Давайте быстрее.

Те поняли, что приказ относится к ним, и необычно, словно и не шли, а летели по воздуху, посеменили к карете, каждая швырнула в открытую дверь то, что было у них в руках. Бубен, посох и объемистый кожаный мешок с длинной петлей.

Рыцарь посторонился, чтобы они не задели его. Он теперь каким-то образом ощущал отверженность этих старух, не потому, что знал, что им предстоит жить отдельно от племени, и не потому, что верил в проклятия, которые наверняка наслал на них старый Димок. Как он позже объяснил себе, его обдал запах этих женщин, их немытых тел, их старого, грязного одиночества…

Но может быть, все было иначе, и рыцаря поразили тщательно сделанные, чудовищные рисунки непонятными красками на лицах женщин и одновременно их живые, яркие человеческие глаза, словно бы прорывающие мертвую, ссушенную кожу их разрисованных лиц… Эти лица потом несколько раз пригрезились Оле-Леху, прежде чем он сумел стряхнуть и забыть это наваждение.

Избавившись от вещей шамана, старухи отступили, и только тогда Оле-Лех забрался в карету по-настоящему.

— Теперь можно ехать, — сказал он.

Услышав звук хлопнувшей дверцы, Франкенштейн диковато и утробно что-то зарычал, потом в воздухе залихватски хлопнул бич, карета резко накренилась, вильнула и стала набирать ход. А рыцарь не успел сесть, и рывок свалил его на профессора. Как оказалось, за последние дни Оле-Лех забыл это покачивание кареты, забыл скрипы, стуки и грохот движения и теперь узнавал словно бы заново.

Это было, пожалуй, приятно, как встреча со старым другом. Рыцарь уселся удобнее, оглядел спящего фиолетового шамана, верного Тальду, который, придерживая Димка, словно бы какой-то тюк, незыблемо сидел на переднем сиденье, посмотрел на профессора, который пытался оправить плащ и расположиться поудобнее рядом с Оле-Лехом на заднем сиденье… Поправив меч и кинжал, рыцарь с довольной улыбкой произнес:

— Ну все, теперь можно считать, мы с этим справились.

Экипаж набрал ход, они снова, как когда-то, летели вперед, и кони несли карету с ощутимой даже им, пассажирам, силой. Когда-то они также неслись по лесным дорогам, но по тундре передвигались более осторожно, медленнее… Но застоявшиеся кони спешили так, что даже вознице, кажется, чтобы не вывалить пассажиров в какую-нибудь промоину, оставалось лишь положиться на слепое везение…

Вдруг шаман одернул свою не очень складно висевшую на его тощем тельце кожаную хламиду, сел прямо, поднял морщинистое, неспокойное, темноватое лицо и посмотрел на рыцаря в упор. В холодном свете, который едва протискивается в узкие окошки кареты, его глаза приняли вдруг удивительное выражение, по-прежнему жесткое и давящее, будто бы шаман был опытнейшим бойцом, который вышел против заведомо слабого противника и намеревается расправиться с ним самым беспощадным образом.

А затем дрожь прошла по его телу, у старика даже шея вытянулась, обычное человеческое существо не могло так двигаться. Димок раскрыл рот и диким, незнакомым голосом с чудовищным выговором, но вполне внятно вдруг произнес:

— Зря ты это сделал.

Так мог бы говорить чуждый дух, вселившийся в этого северного шамана, некий призрак, обретший нежданно способность произносить слышимые смертным слова.

Рыцарь тряхнул головой, отгоняя наваждение, снова посмотрел на шамана. Лицо того было уже спокойным, снова сонным и пьяненьким, и никакая сила не сквозила через него, словно через окно, в этот мир из неимоверных глубин миров потусторонних, о которых простому рыцарю не суждено даже догадываться.

— Он сказал или мне послышалось? — спросил Оле-Лех оруженосца.

Но ответа не потребовалось, Тальда вдруг ощерил свои орочьи клыки, но при этом сделался грязно-серым, а не темным по-негритянски, как обычно.

Заметив вопросительный взгляд своего господина, оруженосец отозвался, хотя губы его тряслись, а глаза непонятным образом закатывались, так что зрачков было не видно… Все же он произнес:

— Это мы еще посмотрим.

И Оле-Лех, рыцарь Бело-Черного Ордена Берты Созидательницы, ныне принадлежащего и подчиненного Госпоже Джарсин, с ним внутренне согласился. Хотя вслух ничего не произнес.