Евгения Петроченко - В летописях не значится

На улице по — утреннему свежо. Солнечный свет уже разогнал ночную тьму. Сегодня будет тепло, судя по тому, как прохлада стремительно уходит прочь. Но мне пока что придётся походить в водолазке.

Папа заводит машину. Мы садимся в неё. Я устраиваюсь на заднем сиденье, держа в руках пакет. В пакете — шкатулка.

Сестра очень долго не открывает дверь. Наверное, стоило ей позвонить, когда мы собирались отправляться к ней, но каждый подумал про себя, что стоит дать ей чуть побольше поспать.

Папа категорически не понимает наших капризов, но терпеливо сносит порывы наших сердец. А именно к сестре привели они нас сегодня.

Наконец, дверь открывается. Муж Оксаны выглядит сонным и хмурым. Он явно не рад видеть нашу компанию в такой ранний час, но вежливо здоровается и пропускает вперед. Оказывается, сестра ещё спит, но я больше не могу выдержать это ожидание.

Захожу к ней в комнату. Окна зашторены, солнечный свет совсем не проникает внутрь. Первым делом я решаю это исправить. Раздвигаю шторы в стороны, позволяя утреннему свету заполнить комнату. Он радостно врывается в неё, прыгает зайчиками по углам, даёт надежду.

Сестра спит. Светлые волосы, такие же, как у меня и мамы, разметались по подушке. Лицо бледное. Рядом, на тумбочке, лежит марля с брызгами крови. Я не могу смотреть в ту сторону без слёз.

Оксана, должно быть, не спала полночи, поэтому её сон сейчас особенно крепок, но я не могу удержаться. Дергаю её за плечо, зову:

— Оксана! Оксана, просыпайся!

Она ворочается, дергает головой, не хочет вырываться из объятий Морфея. Но я поступаю в лучших традициях эгоистичной младшей сестры — снова дергаю её за плечо, стаскиваю наполовину одеяло.

Открывает глаза. Непонимающе смотрит по сторонам, с трудом фокусируется на мне. И сразу же её легкие взрываются кашлем, от которого болит сердце.

Не могу это больше слушать. Не могу.

— Оксан, — говорю я, так как она не может даже со мной поздороваться. — Оксан, ты же знаешь, что я тебя очень люблю?

Она кивает. Позади раздаётся звук открывшейся двери. Мама тоже зашла в комнату, смотрит со слезами на глазах, как её дочь давится кашлем.

— Пожалуйста, поверь мне.

Я открываю шкатулку, извлекаю оттуда флакон, открываю крышку.

— Я прошу тебя. Выпей это.

— Что?… — она не может закончить предложение, поэтому я просто сую ей в руку флакон и кладу свою сверху, чтобы он не выпал из её слабеющих пальцев.

— Выпей, — повторяю я как можно настойчивее.

Она смотрит на меня абсолютно непонимающе, но затем медленно подносит флакон к губам. Делает глоток, морщится, кашляет. Я не даю ей выпустить его из рук и снова настойчиво подношу к губам.

— Что ты делаешь? — чуть ли не кричит за спиной мама, но я отмахиваюсь.

— Мам, не мешай.

Мало — помалу, капля за каплей, кривясь и морщась, Оксана выпивает лекарство.

Как быстро оно действует? И подействует ли вообще?

Сестра откидывается на подушку, устало прикрывает глаза.

Пусть полежит. Поспит. Делает то, что требует сейчас её организм.

— Пойдем, — говорю я маме, подталкиваю её к выходу и закрываю дверь.

Едва мы заходим в зал, она начинает громко мне вычитывать, обвиняя в эгоизме, издевательстве над сестрой и ещё тысяче всяких неприятных вещей, которые приходят на ум разозленному человеку. Я не обижаюсь. Сейчас она защищает слабого. Так и должно быть.

Минуты тянутся бесконечно долго. Время стало словно растянутая резинка, которая всё никак не хочет сжаться вновь. Мама бросает на меня хмурые взгляды, папа смотрит новости, игнорируя нас.

Спустя примерно час хлопает дверь.

Сестра выходит из комнаты, бледная, измученная, в домашнем халате и говорит удивленно:

— Кажется… мне лучше.

Мама не понимает ещё, о чем она, уточняет:

— Кашель притих? Слабость отступила?

— Нет, мам, — говорит Оксана. — Мне лучше… вообще. Ничего не болит. Крови нет. И я могу… дышать.

Папа первый подхватывается, переспрашивает:

— Как так?

Но Оксана ему не отвечает, поворачивается ко мне:

— Что ты мне дала? Это только симптомы убирает, да?

— Нет. Должно всё пройти, — улыбаюсь я и добавляю: — Нужно сегодня съездить к врачам, Оксан. Пройти осмотр ещё раз.

Она кивает, совершенно растерянная. Идёт в комнату, на автомате начинает собираться.

Никто из родных ничего не понимает. Но всё чувствуют, что произошло нечто важное. Мама звонит знакомой подруге, которая может помочь со срочным приёмом.

Это кажется им какой‑то фантастикой, не позволяющей поверить в случившееся до конца. Муж сестры варит кофе, молчит, хмурится, переспрашивает по сто раз, что случилось. Мама много суетится и совсем не хочет есть. Папа присоединился к зятю за кухонным столом, но тоже молчит.

Когда мы всей толпой приезжаем в больницу и сестра скрывается за дверью кабинета врача, настроение у всех становится каким‑то странным, с налетом безысходности и совершенно необъяснимой надежды.

Наконец, она выходит, но молчит, лишь прежде потухшие глаза ярко горят на её лице. Она уходит в другое место, потом возвращается, а потом мы снова ждём результаты, хотя бы предварительные.

Врачи на этот раз отказались от принципа "не спеши, чай и болтовня способствуют рабочему процессу" и бегали из кабинета к кабинет, немало возбужденные произошедшим. Нам они ничего не говорили, но было и так понятно, что произошло нечто нестандартное, из ряда вон выходящее.

Спустя какое‑то время пожилая полная женщина, какая‑то заведующая, выходит из кабинета и говорит сестре, не смотря на нас и десяток сторонних слушателей:

— Вы здоровы.

Через неделю и десяток пройденных врачей все удостоверяются окончательно: болезнь отступила, словно её никогда и не было.

Когда у меня спрашивают, что я дала сестре, я смеюсь и отвечаю, что это волшебное зелье. Родные смеются в ответ, но я знаю, что они верят, знаю, что они чувствуют, что это нечто сверхъестественное, не подчиняющееся законам нашего мира. Когда же у меня спрашивают по — серьёзному, я говорю, что это секрет и правду раскрывать нельзя. Им не нравится такой ответ, но они догадываются, что тут действительно есть что‑то, выходящее за рамки того, о чем можно поболтать за чашечкой чая.

Мои отметины постепенно начали сходить на нет. Мази в нашем мире есть действительно хорошие, и надежда на то, что мне всё‑таки повезет остаться без шрамов, не утихает.

Всё произошедшее кажется невероятным сном. Я как будто посмотрела фильм со своим участием, только вот в пользу реальности случившегося свидетельствуют заживающие раны на теле, лежащая у дальней стены шкафа форма адепта зельеварения Магической Академии и боль в груди.