Демонология Сангомара. Наследие вампиров - Штольц Евгения

— Я понимаю… — последовал неуверенный ответ.

— Назад пути нет, Уилл. Им велено погибнуть силой закона — и сделаешь это ты или кто другой, но они все равно погибнут. Если ты считаешь это тьмой, то и ты уже здесь.

И она в замешательстве покинула узилище со склоненной головой, будто жалела, что Уильям узрел ее такой. Видя, что вампирица ушла, притихшие крестьяне вновь завопили на сто голосов. Они стали молить пощадить их, оставить живыми. Уильям же взирал на них отрешенно. Он замер, не в силах уйти. Его будто приковало к месту, ему чудилось — цепями гремят не заключенные, а он сам.

Изумительно и в то же время отвратительно пахло кровью…

О, это звериное забытье! Где же оно?!

Как он ни пытался, его разум не затмевался демонической жаждой. Он закрыл глаза ладонями, не желая принимать происходящее. Не верил он ни в Ямеса, ни в его заповеди, но понимал: то, что он сейчас сделает, навсегда закроет ему дорогу к свету. Ему придется оборвать жизнь человека в ясном сознании, придется взять вину на свою душу. Даже отыщи он в себе силы скинуть оковы жажды, не будет ли он опасен для тех действительно невинных людей, которые ходят по Брасо-Дэнто?

Тогда он направился к заключенному и протянул к нему дрожащие руки. Бородатый крестьянин яростно отбивался, но длинные пальцы сплелись вокруг его шеи. Его душили. Уилл повалил его на подстеленную солому, желая побыстрее закончить, но когда видел, как хрипит и дергается крестьянин, то сам же ослаблял хватку. Ему вцепились в смоляные длинные волосы, вырвали клок, но он не ощутил боли. Его били по плечам, но это напоминало скорее детские шлепки. Зато узнику его хватка казалась каменной.

Борьба длилась будто целую вечность. Своим безвольным мягкосердечием вампир мучил и узника, и себя.

Наконец глаза крестьянина закатились, а лицо посинело от натуги; он изошел слюной, замер с нелепо распахнутым ртом. Не сразу Уильям решился расцепить пальцы, продолжая испуганно их сдавливать. Присев на подстилку, он подтянул мертвеца к себе и укусил там, где на шее виднелись сине-фиолетовые следы. Он не помнил, как закончил пить. Помнил только, что после всего отсутствующим взором осмотрел себя, переживая, чтобы не испугать замковую прислугу видом крови на вещах. Потом он перевел безучастный взгляд на рыдающего, сжавшегося в углу последнего узника… и вышел из узилища. Шатающимся шагом он направился к гостевой спальне, не замечая ничего вокруг: ни слуг, ни управителя Базила. В мыслях у него еще слышалась фраза Йевы: «Если ты считаешь это тьмой, то и ты уже здесь».

Когда последний крестьянин понял, что демон пощадил его, он разрыдался пуще прежнего — уже от счастья. Ему казалось, что это спасение. Правда, не ведал он, что его жизнь оборвется еще до наступления ночи, когда в темницы спустится сам граф.

В это время Йева вошла в кабинет отца. Тот придирчиво оглядывал содержимое окаймляющих стены кованых сундуков. Хотя переписка со старейшинами и хранилась в его личных покоях под семью замками, граф скорее проверял сам факт излишнего любопытства своего помощника.

— Это ты открывала сундук?

— Какой? — спросила Йева.

— Этот, резной, с отчетами по бывшему феоду Гиффарда.

— Да, Базил просил. Уильяма не интересуют земельные вопросы наследования, отец.

— Хорошо. В другие сундуки тоже не заглядывал, вижу. Наш гость даже слишком честен, — вздохнул граф. — Присядь на кушетку.

Пока он заканчивал осмотр, его дочь терпеливо ждала в напряженной позе. Она вспоминала тот отторгающий взгляд, с которым Уилл отстранил ее от себя. Так и просидела Йева, погруженная в тяжелые раздумья, пока Филипп не сел с ней рядом. Ласково улыбнувшись, он погладил ее по спине. Соскучившаяся по отцу, она прильнула к нему, нежно обвив руками. От этого взгляд графа потеплел, и он поцеловал дочь в макушку, вспоминая, как вез ее, маленькую и рыжеволосую, из Далмона, и как она с первого дня стала называть его «папой».

— Пап, я очень скучала, — тихонько произнесла Йева.

— Право же, из-за Уильяма я в этом году так редко выезжал из замка, что должен был тебе надоесть.

— Как вы можете так говорить? — в ее голосе слышалось шутливое ворчание, но без намека на какую-либо обиду.

— Как Уильям себя вел, пока меня не было?

— Как обычно: засиживался в вашем кабинете по полдня, из-за погоды никуда не выходил, читал в своей спальне. Или в моей. Домосед…

— В том, что в мое отсутствие вы делили одну кровать, я и не сомневался. — Филипп печально вздохнул и обнял дочь еще крепче. — А что по отчетам?

— В Алмасе вышла из берегов река Брасо, затопила храмовые земли. Из Нового Тавинна сообщили, что мост через горное ущелье на Западном тракте порушен. В Высоком Коффе жаловались на пропажи жителей — вы сами знаете, отец, чья это заслуга. В Далмоне убили суккуба, совращавшего местных мужчин за еду и одежду. В Аливье стая гарпий спустилась с гор и утащила с полей шесть коров и пастуха. Ну а в Оврантаноре гримы, по словам вождя, обворовали местный храм, вынесли оттуда все подаяния людей, накопленные за год. Вождь сожалеет, что не сможет передать налог в казну графства. — Йева не выдержала и улыбнулась от такой нелепости.

— Ах вот как. Гримы, значит…

— Да. Похоже, вам придется отправиться в Оврантанор, чтобы объяснить вождю, что гримы не могут переносить тяжести.

— Объясню доходчиво, — хмыкнул граф.

— Пап… А если мост на Западном тракте поврежден рекой, не надобно ли вам выехать чуть раньше, чтобы добраться до дальнего Восточного моста?

— Да, так и сделаем. Как только спровадим посла, все вместе отправимся в Йефасу.

— Все? — переспросила Йева.

— Ты тоже, моя любимая дочь. Я принял окончательно решение, что передам дар Гиффарда тебе.

Но вместо слов благодарности, которые Филлип ожидал от своей дочери, он увидел, как та смертельно побледнела. Схватившись за рукав черного отцовского котарди, обшитого золотыми воронами, а другой — за кушетку, она, казалось, вовсе перестала дышать. Ничего не понимая, граф всмотрелся в ее объятые ужасом глаза, пока наконец не догадался о причине. Из его груди вырвался то ли вздох, то ли стон.

— Дочь моя… Я же предупреждал тебя не питать иллюзий касаемо нашего незваного гостя. У ваших отношений нет будущего, пойми.

— Дело не только в Уильяме, — вполголоса, почти шепотом ответила Йева. — Я никогда не стремилась к этому дару, отец, он мне не нужен! Передайте его лучше Леонарду, который так страстно жаждет его…

— Я не буду этого делать. Гиффард предупреждал меня и раньше. Говорил, что мой сын недостоин дара, но я верил, упрямо надеялся, что с годами он поумнеет. Однако, когда дело дошло до настоящего сражения, я увидел то, что было скрыто от моего взора. Дар нашего Гиффарда примешь ты, дочь моя, — в голосе графа звенела сталь.

Он попытался строго посмотреть на свою дочь, но получилось у него скверно. Так уж выходит, что, при всем желании отцов иметь сына, зачастую сильнее всего они лелеют именно дочерей.

— Не нужно… — тихо, моляще шепнула Йева. — Пап, я и так вас люблю, без всякого дара… Не нужно мне никакое бессмертие.

— Что за дети… Один жаждет, но недостоин, вторая отказывается, — проворчал устало Филипп, отвернувшись к окну.

В комнате повисла долгая пауза. Стало слышно слуг, занятых работой по замку: шуршание березовой метлы, скребки, топот. По коридору то и дело кто-то проходил, живо переговариваясь, — да и вообще замок как будто дышал жизнью.

В конце концов молчание нарушила Йева. С мольбой в глазах она посмотрела на своего отца, а тот, почувствовав ее взгляд, повернулся к ней.

— Отец…

— Да, дочь моя.

— Может быть… может… — Йева часто заморгала, сдерживая слезы. — Может, не стоит убивать нашего Уильяма?

— Нет… Йева, тебе пора уже иметь ясный разум, не затуманенный привязанностью к очередному сокроватнику, коих на твоем веку будет еще достаточно, поверь мне.

— Я и правда привязалась к Уильяму больше положенного… Но я вижу, что стала для него лишь второй… Отец, он болен, болен этой демоницей, и она единственная, кого он по-настоящему любит.