Юлия Зонис - Дети богов

Прошли годы. Гремела слава Ингви, не знали чудовища спасения от его меча. Все боготворили героя, и лишь прекрасная Бьорг в Облачных Чертогах не знала покоя. И однажды, решившись, покинула она дом своего отца, и спустилась вниз. Найдя возлюбленного, она так сказала ему: «Милый Ингви, годы мои уходят. Хоть и вечно молоды живущие в Облачных Чертогах, а в косах моих уже заблестела седина. Хоть и вечно юны, а ясные глаза мои замутились от слез. Ингви Лорд, как бы ни был ты велик и славен, и не победить тебе всех чудищ мрака, потому что много их, а ты один. Прошу тебя, вернись домой и выполни свое обещание, стань моим мужем». Слезы выступили на глазах воителя от скорбной мольбы девы, и совсем уж собрался он обнять ее и ответить согласием, когда услышал голос Меча-Демона. «Господин мой, — сказал меч. — Разве не обещала дочь Ильмариннена ждать тебя, пока ты не победишь всех чудищ бездны и не очистишь землю от зла? Чего стоит ее любовь, если не может она вынести ожидания? Отдай мне любовь, отдай мне свою любовь, и сердце твое станет спокойно, и ничто не помешает тебе исполнить назначенное». И выполнил Ингви просьбу меча, и отдал он Мечу-Демону свою любовь, и с усмешкой сказал после этого прекрасной Бьорг: «Ступай прочь и не мешай мне исполнять назначенное». Горько заплакала прекрасная Бьорг, но не тронули героя ее рыдания. И пошла она прочь, поднялась на самую высокую из Облачных Гряд и кинулась вниз, и подхватила тело ее Небесная Река, и погибла прекрасная Бьорг.

Прошли еще долгие годы. Очистил Ингви Лорд землю от чудищ, очистил Срединный Мир и все подземные миры, и тогда последние чудовища взмолились о пощаде. Поклялись они тихо таиться в своих кавернах и никогда не грозить больше богам или смертным. Жалкими были мольбы их, протягивали великанши и женщины горных троллей к воителю своих младенцев и молили: «Не ради нас, но ради малых детей наших просим пощады». Дрогнуло сердце Ингви и собрался он пощадить последних из рода великанов и горных троллей. И тут заговорил его Демон-Меч: «Коварство задумали горные тролли и великаны. Погляди на детей их, мой господин — когда вырастут эти дети, возжаждают они плоти человеческой, вылезут из смрадных своих пещер, чтобы вновь сеять смерть. Если пожалеешь ты их, пропадут втуне все твои усилия. И снова заселят землю чудовища. Отдай мне свою жалость, господин, она тебе ни к чему. Отдай свою жалость мне». И герой послушался меча, и отдал ему свою жалость, и истребил последних из рода чудовищ.

Свободно вздохнули освобожденные народы, и провозгласили победителя чудищ своим властелином. Принял он корону. День и ночь гремели пиры в его дворце, день и ночь раздавал он приближенным богатые подарки и улыбался слугам. Не было горя в его царстве, и любой мог рассчитывать на царскую милость. И однажды услышал Ингви Лорд голос меча: «Слишком милостиво обходишься ты, мой лорд, с подданными, которые обманывают тебя и грабят. Слишком много смеешься на дворцовых праздниках, вот и считает народ тебя простаком, не заслуживающим уважения. Отдай мне свой смех, господин, отдай мне свою улыбку, не к лицу они властелину». И послушался Ингви Меча-Демона, отдал царь свой смех и свою улыбку, и мрачно сделалось в его стране, протянувшейся от моря и до моря. Не было там больше ни шумных пиров, ни веселых праздников. Никого больше царь не одарял богатыми подарками, а, напротив, обложил народ суровой податью. Бледны и печальны стали лица людей.

Годы шли, и в волосах Ингви Лорда заметна стала седина — однако все еще крепка была рука его на рукояти Меча-Демона, и не слышно было о чудовищах, что осмелились бы тревожить покой его царства. Но однажды с отдаленной границы прибыл купеческий караван. Бледны были погонщики верблюдов, страхом перекошены лица охраны. Караванщик поспешил в царский дворец и поведал, что, идя через горы, вышел караван его на некий перевал. Дорога проходила через узкое ущелье — то самое, где некогда погиб побратим Агни — и не было через те вершины другой дороги. По рассказу караванщика, сплел в ущелье свою сеть огромный Паук, протянул ее от края до края, и согласился пропустить караван лишь после того, как заплатили ему страшную пошлину. Двенадцать человек пожрал Паук, и сказал, что отныне требует по двенадцать жертв с каждого каравана. Нахмурился Ингви Лорд, услышав такие вести, сжал рукоятку Меча-Демона на поясе и поспешил в далекие горы. Спустился он в указанное караванщиком ущелье, и вправду увидел огромную паутину, что протянулась от края и до края. В центре паутины сидел Паук — больше любого из тех чудовищ, с которыми приходилось сражаться Ингви. Выхватил Ингви Меч-Демон и вступил в схватку. Долго бились они, и стал побеждать Паук.

«Меч-Демон, — взмолился Ингви, — помоги мне победить Паука, ведь раньше ты не ведал поражения»

И ответил Меч-Демон: «Помог бы я тебе, но породило этого Паука твое собственное предательство. Не Паук это, а побратим твой Агни, и хочет он отмщения. Не смогу я победить его, если не отдашь ты мне того, что у тебя осталось»

«Демон-Меч, — сказал Ингви, задыхающийся в паучьей сетке, — все отдал я тебе, что имел, ничего у меня не осталось»

— «Неправда, господин мой. Отдай мне свою душу, отдай мне душу свою, и тогда мы сможем победить Паука»

И отдал Ингви Лорд душу свою Мечу Демону, и победили они в схватке…

Тут пацан окончательно сорвал голос, заперхал и потянулся к раковине. Когда он напился, я мрачно спросил:

— Ну и чем же закончилась эта поучительная история?

— Одни говорят, — хрипло ответил Драупнир, — что после того, как Ингви Лорд отдал душу мечу, он стал первым Нифлингом. А другие говорят, что не только Нифлингом, но еще и оброс жесткой паучьей щетиной. Меч он оставил в центре сетки, чтобы приманивать его блеском героев, а сам затаился во мраке у подножия скал в ожиданьи добычи…

— М-да, — протянул я. — Что-то мне эти байки из мира солнечной квадриги не очень нравятся. У них ничего повеселее нет?

— Почему же, — неожиданно хихикнул пацан, — есть. Например, «Сказание о том, как лорд Хумли хотел срубить Мировой Ясень, и что из этого вышло».

Я чуть не подавился собственным языком.

— Это — смешная история?

— Очень смешная.

— Ладно. Завтра расскажешь. Пора нам на боковую, а то прошлая ночка была веселая.

Он завозился внизу, устраиваясь поудобней на жестком ложе. Уже засыпая, я услышал:

— Спасибо вам за ваксу…

Однако посмеяться над тем, как лорд Хумли рубил Мировой Ясень, мне так и не удалось. Когда я притащился из мастерской, у нашей камеры было многолюдно. А конкретно, кучковалось там два или три Цербера и еще кто-то из тюремного начальства. Один из Церберов что-то волочил по полу, уцепив длинным железным крюком. Так здесь транспортировали покойников. Зека в соседних камерах возбужденно гомонили. Любое событие — хоть мордобой, хоть смерть — вносило разнообразие в их суровые будни.