Катарина Керр - Чары кинжала

— И еще рассказывали, один из людей лорда Олеса ездил в Браслин, — перебил его Сандир. — Так когда он вошел, Корбин и говорит: «Ну, Лослейн, расскажи, откуда этот человек приехал». Люди из отряда Корбина клялись: он знает, что делается за много миль от него.

— Вот и судите сами, — продолжил вслед за ним Аркас. — Невин, если вы знаете ремесло травника, то должны знать тогда и человеческое тело: кости, мышцы и все такое. Как вы думаете, колдун может превратить кого-нибудь в лягушку?

— Нет, — твердо заявил Невин, — это не что иное, как глупые бардовские выдумки. Если кто-нибудь превратился в лягушку — то он должен стать очень большой лягушкой, так? Но сказки никогда не говорят о таких огромных лягушках, чтобы на них можно было ездить верхом. — Все трое засмеялись над шуткой.

— Ну и ладно, — сказал Сандир, — если я должен умереть за своего лорда, то мне все равно, двеомер или меч убьет меня, но, клянусь, я не хотел бы прыгать, как лягушка, остаток моих дней.

— Да и девчонки у тебя будут, — вставил Аркас, — все зеленые и бородавчатые.

Невин разразился громким смехом. Шутки были лучшим оружием, которое оставалось у этих людей для борьбы со страхом.

Около полуночи, когда все в лагере, за исключением ночных дозорных, спали, Невин присел около костра, в котором тлели затухающие угли, чтобы связаться с Адерином.

Они так долго общались между собой, что теперь Невину достаточно было только подумать об Адерине — и он сразу видел его лицо, — его образ появлялся и парил над красными тлеющими углями.

«Это ты? — обратился Невин к Адерину. — Ты готов к разговору?»

«Да, — откликнулся тот, — лагерь спит. Я только что собирался вызвать тебя для разговора. Армия Корбина все еще там, где я видел ее в последний раз».

«Я в этом не сомневаюсь. Они ждут, что мы выйдем из крепости. Тогда они предпримут попытку убить Родри. Лослейн еще с ними?»

«Да, он с ними. Проклятье, я не могу успокоиться. Каким дураком я был, когда взял его в ученики».

Невину очень хотелось сделать то, что в таком случае делают все люди — сказать: «А ведь я говорил тебе». Образ Адерина виновато улыбнулся. Он не сомневался, что именно об этом подумал Невин.

«Но это уже в прошлом, — передал Адерин, — и теперь его злодеяния на моей совести. И ты не должен упрекать меня в этом дважды. Что же теперь говорить, когда дело уже сделано».

«Это верно. Ты все еще продолжаешь думать, что он обезумел?»

«Да. Если он действительно пошел по черному пути, а это грязный путь, то он погубит себя. Он не разовьет своих способностей, и скорее всего спутается с проходимцами».

«Да, ты прав. Ты знаешь Лослейна лучше меня. Теперь стало ясно, что это он затеял проклятый мятеж. Зачем? Или он пытался укрыться от наказания за убийство, которое совершил? Если это действительно так, то его план провалится. Независимо от того, кто будет стоять над Корбином… Гвербрет Райс будет для него точно таким же негодным правителем, как и Ловиан».

«Правду говоришь. И я размышлял примерно так. Сначала я думал, что он собирался убить меня, а потом, по крайней мере, еще двух других свидетелей. Но если бы это было на самом деле так, то зачем впутали в это дело Родри и половину подданных гвербрета Райса? Это лишено смысла».

«Да. Я думаю, нам нужно разузнать, что он затевает».

Адерин невнятно засмеялся:

«Если нам удастся… Это трудное дело, мой друг. Если мы только сможем это сделать…»

После разговора с Адерином Невин еще долго сидел размышляя. Он, как и Адерин, надеялся, что Лослейн был просто безумцем. Это правда, что парень был ненадежным с самого начала. Изучение двеомера требует стойкости ума, внутреннего здравого смысла и последовательности, потому что силы, к которым взывает мастер двеомера, способны разорвать в клочья неустойчивый ум, превратив его в жертву иллюзий и фантазий. Лослейн никогда не отличался стальной целеустремленностью души — только податливое серебро сырого природного таланта, который неизбежно должен быть подавлен, а не поддержан при нынешнем развитии событий. И все же, если Адерин прав, то Лослейн злоупотреблял своим искусством, а не просто был погружен в прекраснодушные иллюзии. Человек, который изучает двеомер, страстно желает прежде всего обрести власть над силой и энергией. Если он копит ее как скряга, то он не помогает, а наоборот — вредит другим душам. Невин был мечом, призванным уничтожать таких людей везде, где бы он их ни встретил. Они знали это и прятались от него.

Рассредоточившись по широкому лугу, армия лорда Корбина и его единомышленников спала под открытым небом. Уверенно шагая в темноте, Лослейн миновал лагерь и направился дальше, назвав пароль одному из дозорных. Он чувствовал себя буквально больным от вони, исходившей от этого скопища немытых тел. Он удалился на достаточное расстояние от лагеря, потом опустился на траву и лег отдохнуть. Он чувствовал сильную усталость. Она не проходила все эти дни. И все же, когда наступала ночь, он не мог заснуть. Лослейн сжал руками виски, пытаясь справиться с душевным смятением. Невыносимая вонь, казалось, пропитала всю одежду. Он даже видел этот запах — густое серое облако, которое призрачный ветер кружил над его головой. Это только, видение, иллюзия, но надо было приложить много усилий, чтобы прогнать наваждение. Много непрошенных видений посещало его в эти дни: незнакомые приглушенные голоса, эфемерные существа. Эти видения были ужасны тем, что он знал: они никогда не будут осмыслены. Долгие годы изучения двеомера открыли перед ним внутреннее «я». Но в то же самое время он оградил свой разум, опустив завесу между собой и невидимым миром.

Он посмотрел вверх на звезды: они дрожали и мигали, посылая длинные лучи света, словно отражения от блестящего лезвия. Он вскинул вверх руку и сделал изгоняющие знаки в воздухе. Со вздохом, который больше походил на стон, он уткнулся лицом в траву, вытянувшись во весь рост. Свет, падающий со звезд, казалось, танцевал в его мозгу, ослепляя сознание. Он вызвал образ темноты — мягкой теплой темноты, похожей на сон. Он позволял образу проникать в себя до тех пор, пока ему наконец не показалось, что он плывет внутри этой манящей, успокаивающей тьмы. Лослейн практиковал этот трюк с темнотой уже несколько месяцев: это был единственный способ, позволяющий ему хоть немного отдохнуть. Сейчас темнота пришла к нему легко и быстро — и как ему показалось, сама собой.

Но вместе с ним в этой темноте осталась и ненависть, которую он испытывал к запаху человеческого тела. Она была даже сильнее той ненависти, которую он питал к Эльсион Лакар. Ему казалось, что его ненависть разговаривает с ним голосом ребенка. Затем этот детский голос превратился в его собственный. Так случилось, что он практически ни с кем не общался — и все потому, что его отец был никудышным человеком. В то время как все вокруг были добры к нему… И это ранило больше всего. Его раздражало, что все обращались с ним как с полоумным, нуждающимся в постоянной заботе. Они были самодовольны, эти Эльсион Лакар, самодовольны и самоуверенны, потому что знали, что будут жить шесть, а может быть и семь сотен лет. В то время как ему, ну сколько ему может быть отпущено жизни как полукровке? Кто знает? В любой момент он мог, посмотрев в зеркало, заметить начало неизбежного разложения, ведущего к смерти, которое люди называют старостью. Он ненавидел всех их — как людей, так и эльфов.