Вероника Иванова - Право быть

Помню, тогда я спросил у караванщика, почему вместе с несчастным были убиты его жена и дети. Как чужеземцу, мне прощались многие глупые вопросы, но отвечавший, немолодой уже человек, поседевший в борьбе со злыми смерчами Эс-Сина,[6] говорил в четверть голоса, так, чтобы его слышал только я: «Вина его жены в том, что она не прикрыла своей ладонью уста, оскверняющие честь Владыки. Вина его детей в том, что они унаследовали дурную кровь отца…»

Позднее, за чашкой горячего таале, караванщик рассказал, что в прошлые годы, при прежнем правителе детей оставляли в живых, однако излишне часто случалось так, что они повторяли путь своих родителей, а потому кровь, проливающаяся под саблями Молочной стражи, множилась и множилась. Но ведь никакой разумный владетель не станет истреблять свой народ без меры, ибо кто же тогда станет платить в казну подати? Вот и владыка Юга отказался от милосердия в пользу выгоды. Может быть, для него тот выбор был очень трудным, а может, не стоил и глотка молока. Кто знает, что происходит в стенах Аль-Араханы, сердца Южного Шема…

Безжалостное иссушение дурной крови. И в то же время я видел, как по приказу хаиффа всем жителям селения, чьи посевы уничтожила саранча, было выплачено достаточно денег, чтобы безбедно жить до нового урожая.

А когда короля нет? Остается надеяться только на себя самого. Но никакой надежде никогда не удавалось возникнуть без веры, верить же себе получается лишь урывками, лишь мимолетными преодолениями препятствий реальности. Значит, нужно не просто стремиться к победам, но и одерживать их. Любой ценой. А уж из побед чувство свободы рождается без малейших усилий… Но одной-единственной свободы. Своей.

— Разве такое возможно?

— Люди говорят.

— И что, кто-то бывал в тех краях?

— Может, и бывал. Да только, свободу на вкус попробовав, кто ж в неволю вернется? — хмыкнул возница.

Вот это точно. И в Серые Пределы люди уходят навсегда, как бы ни хотелось вернуться. Так, может, сказки, что странствуют среди народа, намекают именно на владения Серой Госпожи? Почему бы и нет? Там ведь тоже никто ни над кем не властвует. Правда, почему-то к избавлению от телесной оболочки живые не очень-то стремятся. Может, боятся настоящей свободы?

— Неволя неволе рознь, — негромко, но с заметным упорством заявила женщина. — Хозяева ведь разные бывают.

— Да неужто? Я на скольких ни работал, все одно получаюсь: руки в мозолях, а карманы в дырах. Вот и сейчас по году дома не бываю, ни ребятишек, ни жену не вижу, и бросил бы все, так ни денег, ни клочка земли нету, чем же кормиться-то?

— И все равно, хозяева слуг ценят, только служить нужно на совесть.

Голос Меллы чуть срывался, наверное, из-за того, что она и сама удивлялась внезапно появившейся смелости спорить, но упрямства в нем чувствовалось не меньше, чем в немигающем взгляде Борга, буравящем меня последнюю четверть часа.

— Что ж вы, дуве, скажете, я служить не умею?

— А и скажу. Не шибко умеете, если до сих пор к хорошему хозяину под крыло не прибились.

Надо же, с каким вызовом она все это произнесла… Щеки раскраснелись, глаза горят, рубашка над корсажем прямо ходуном ходит. Откуда столько запальчивости? Меня, наоборот, в сон клонит. Хочется зажмуриться, надолго-надолго, так, чтобы когда снова соизволишь взглянуть на мир, что-то в нем уже изменилось. Само собой. Без моего участия, но непременно к лучшему.

А может, ее лихорадит? На поленьях в костре капли влаги, оседающей из воздуха, чуть ли не шипят, моя рубашка со спины вся мокрая, хоть выжимай, но, что еще хуже, дышать носом становится все труднее, как будто лицом все теснее и теснее прижимаешься к невесть откуда взявшейся водяной стене.

— Глупость это, про хозяина! — возразил возница, сплевывая в костер. — Люди свободными должны быть.

— И для чего им свобода?

— А чтобы делали то, что захотят и когда захотят. Чтобы вот устал от работы, так отдыхай, сколько душе угодно. Коли голоден, так наедайся до отвала, веселиться захочешь, так пей от души!

Вот так мечты! И понять их легко и просто. Но по здравом размышлении…

Устал и лег, забыв задать лошади корм. Подумаешь, что скотина голодной останется, зато сам не перетрудишься. Урожай надо собирать, а вместо того хочется в постели понежиться? Да и пусть. Пусть сгниет на корню под дождями. Правда, чем же тогда наедаться прикажете, если вся пища ленью загублена? Не говоря уже о выпивке: чтобы знатный эль сварить, нужно и потрудиться знатно. И что же в итоге получается? Если один лениться начнет, еще полбеды, а если каждый для себя подобной свободы пожелает, мир… остановится. Да, именно так.

Эх, Ксаррон, не к тому ты стремишься! Надо было воспитывать у людей не желание властвовать над себе подобными, а желание быть свободными. От всего вообще. От любых обязательств перед королями, соседями, друзьями, — семьей, даже перед самим собой. Пусть все будут свободны — в своем собственном мирке. Да, он одинок, уныл, сер и скучен, но зачем нужны яркие краски, если вот она, настоящая свобода!

— А захочешь женщину…

Взгляд возницы, направленный на Меллу, странно блеснул. Впрочем, жена хозяина гостевого дома мгновенно поняла, что таится в глазах сидящего рядом мужчины. Поняла и усмехнулась, как бы невзначай проводя пальцами по плавной округлости груди под тонким полотном рубашки.

— Ты захочешь, а она? Она ведь тоже свободна будет выбирать. Или ее желание ничего не значит? — Тон женского голоса понизился до мурчания — того опасного предела, когда малейшая неосторожность может обойтись собеседнику неимоверно дорого.

Возница растерянно нахмурился, пойманный в собственноручно выстроенную ловушку, но Мелла не стала захлопывать капкан, а подалась вперед, заглядывая мужчине едва ли не в самые зрачки:

— Вот тогда тебе и понадобится та, что желает лишь одного: подчиняться… Но хорошим ли хозяином ты окажешься?

Чем можно было ответить на атаку противника? Только попробовать перейти в наступление:

— А ты-то сама служить умеешь?

Вместо ответа женщина склонилась над бедрами возницы. Раздался стон ремешка, лопнувшего от слишком сильного рывка, и я, равнодушно пожав плечами, отвернулся.

Ну их, к Пресветлой Владычице. Нашли друг в друге радость, и то дело. Мужчина женатый, женщина замужняя, и какая разница, что жена хозяина гостевого дома побрезговала бы близостью с пропахшим лошадиным потом возницей, а сам возница вряд ли осмелился бы лапать зажиточную горожанку? Почему-то сегодняшней ночью все, в обычное время вроде бы неправильное, даже ложное, кажется единственно возможным. Мир сошел с ума? Должно быть, ведь в себе я не чувствую никаких изменений. Полная пустота.