Вероника Иванова - Право быть

Но как?

«Каждая Нить, свободно парящая в пустоте небытия, наделена большим количеством Силы, но лишена какого бы то ни было духа, а потому не стремится объединяться или враждовать со своими соседками. Вместе Нити сплетает только Искра, именуемая драконом, поскольку лишь сознание способно стремиться и достигать. Чем дальше простирается Гобелен, тем больше Силы накапливается в его пределах. Силы, готовой к свершениям и ожидающей только одного — веления разума».

Чьего разума?

«Хозяина клочка мироздания конечно же…».

Хочешь сказать, драконы сами создавали живых существ?

«Отчасти. Если выражаться точнее, они не мешали возникновению самостоятельной жизни. Еще точнее, попросту недоглядели».

Разве такое могло произойти?

«Легко… Нить, включаемая в Гобелен, плавится под управлением сторонней воли. Течет, как вода. Но все время своего существования она окутана ореолом Силы, жадно впитывающим в себя любые проявления разума. Дракон может лишь догадываться, какие мысли и чувства вплелись в ту или иную пядь новорожденной земли, потому что его внимание было слишком занято созиданием. Но когда работа кажется законченной и творец переходит к новой Нити, предыдущая все еще не может унять дрожь рождения, слои Силы перемешиваются, отпечатки сознания сталкиваются, рассыпаются на кусочки, вновь складываются в мозаику… Жизнь не возникает мгновенно, любовь моя. Но ее невозможно уничтожить, не уничтожая мир целиком».

Почему же тогда Ксаррон сказал, что драконы надеются на исчезновение всех разумных рас?

«Потому что он младенец даже по моим меркам и понял слова Старейших в меру собственной мудрости. А речь идет всего лишь о необходимости того, чтобы раз ступившие на путь гибели прошли по нему до самого конца, ибо дурное семя может принести лишь дурные плоды».

Но это ведь и означает…

«Нити все еще хранят в себе следы того, изначального сознания. Да, люди и прочие расы когда-нибудь уничтожат себя сами, но с их смертью высвободится много Силы, уже привычной принимать в себя разум и готовой к новым преобразованиям. Да, пройдут века, может быть, тысячелетия, и жизнь обязательно вернется…».

Такая же, как прежде?

«Кто знает… Но новые обитатели мира непременно будут нести в себе память о погибших. Не смогут не нести… Разумеется, потомки могут получиться как лучше, так и хуже своих предков, но в этом и состоит главное чудо истории жизни: она никогда не повторяется в точности».

Итак, даже если все живые существа погибнут, следы их пребывания все равно останутся в потоках Силы, пронизывающей Гобелен, а стало быть, пока существует мир, у любого умершего есть шанс родиться вновь.

«Родиться с памятью о себе прошлом, но иметь возможность стать… Другим. По своему желанию».

Значит, бояться нечего?

«А ты испугался? Чего? Прощания со знакомыми тебе лицами? Не волнуйся, любовь моя, оно произойдет нескоро… Вернее, произошло бы нескоро, будь на то воля драконов. Но поскольку все живые существа наделены собственной волей, их поступки невозможно предсказать».

Намекаешь на то, что они сами убивают себя скорее и надежнее, чем кто-то другой?

«Они действуют по своему свободному выбору, не забывай. Вон тот же твой приятель, упрямо избегающий разговора с тобой. Не сомневайся, он хорошо понимает, что совершает большую ошибку, и все же легкомысленно позволяет ей произойти».

Он просто слишком упрям.

«Упрям, глуп, беспечен, самоуверен… Имен много, а итог один. Видишь ли, любовь моя, мало обладать волей, нужен еще и разум, потому что иной раз чрезмерная свобода приносит одни только неприятности».

К сожалению, теперь я не могу задавать границы чужих поползновений с той же легкостью, что прежде. Борг больше не признает меня… скажем так, командиром.

«Жалеешь об этом?»

Нисколько. Не собираюсь отдавать ему приказы и не желаю видеть, как он покорно их исполняет. А вот уберечь от опасности, о которой он не имеет ни малейшего представления…

«Заманчиво, да? — вздохнула Мантия. — Понимаю. Но какими словами ты попробовал бы его предупредить?»

Просто рассказал бы обо всем, что сам пережил.

«Обо всем ли?»

Ну-у-у… Некоторые подробности, конечно, пришлось бы оставить в тайне.

«Именно. Всего-то убрать с десяток фрагментов мозаики, подумаешь… А что случится со всей картинкой? Не потеряет ли она смысла и значения?»

На что ты намекаешь?

«Ты ведь не стал бы рассказывать своему приятелю о женщине, говорящей с водой, верно?»

Может, и стал бы. Хотя тогда пришлось бы рассказать об Антрее, о роде Ра-Гро, об изменениях, сделанных…

«Кем-то из твоих родичей. Все правильно. Одна ниточка узора всегда тянет за собой другие, и, однажды начав, остановиться невозможно. Если только…».

Что только?

«Если не оборвать Нить».

Да, ты права. В каком-то месте рассказа я должен был бы это сделать.

«А будет ли толк от истории, прерванной на самом важном месте?»

Борг — человек. Разве для него могут иметь значение вещи, смысл которых понятен только драконам?

«Сами по себе? Нет. Но видишь ли, в чем беда… Эти вещи важны для тебя, и едва ты замолчишь, твой слушатель непременно почувствует, что лишился чего-то драгоценного. Лишился исключительно по твоему желанию. Вряд ли тебя открыто обвинят в недомолвках, но обида навсегда поселится в душах тех, кто так и не подержал в ладонях огонь истины, а всего лишь обжег его призраком кончики пальцев».

По-твоему, лучше молчать?

«Если не готов к полной откровенности? Да».

А ты думаешь, мне бы поверили? Например, тому, что я — дракон?

«Тот молоденький эльф поверил», — хихикнула Мантия.

Мэй не в счет. Он давным-давно запутался в красивых легендах и юношеских фантазиях. Борг не таков.

«Или, быть может, для него, как для человека, слово „дракон“ облечено совсем другим смыслом? Смыслом, которого ты и боишься?»

Я поднял взгляд. В потоках нагретого костром воздуха лицо рыжего, казалось, каждую минуту меняло свое выражение от легкомысленного к угрюмому, а потом обратно, и только карие глаза жили своей жизнью. Два не разгоревшихся уголька. Два окна в ночь, жадно поглощающих весь доступный свет, но не утоляющих свой голод. Голод обиды и непонимания.

В людских сказках драконы всегда жестоки, злы, беспощадны, но… Не бессмертны. Всякий раз находится бесстрашный или отчаявшийся герой, рыцарь или бедняк, который приходит к логову дракона, вызывает чудовище на бой и побеждает. Наверное, самые первые и потому самые правдивые истории о встрече с моими родичами заканчивались отнюдь не человеческими победами, но кому понравится вечно терпеть поражение перед непознанным и, что гораздо обиднее, непознаваемым? Век за веком сменяли друг друга, история за историей переиначивались все новыми и новыми рассказчиками, пока Добро и Зло окончательно не разделились на две противоборствующие стороны. И по одну из них оказался воин в сверкающих доспехах, а по другую — уродливый зверь, покрытый чешуей, изрыгающий огонь и постоянно требующий принцесс-девственниц то ли на завтрак, то ли на ужин.