Дмитрий Ахметшин - На Другой Стороне

Митяй не мог понять, что случилось с его лучшим другом. Он запустил в ладони волосы и смотрел на Дениса, словно ожидая, что ответ просыплется из него, как крупа из треснувшего сосуда. А потом, не говоря ни слова, вылез в окно и исчез. Слышно было, как мягко приняла его земля, как скрипнула ось велосипеда.

— Они мне ещё расскажут, — сказал Денис окну и развевающимся занавескам. — Клянусь, рано или поздно они расскажут.

26

Всё, казалось, было как раньше. Летние каникулы по капле вытекали из худого ведра мальчишеского существования. Это ведро наполнилось сначала августовскими грушами с дачного участка, а потом школьными буднями, в которых Денис почти не принимал участия, пялясь в окно (в которое стучался первый снег) или в потолок.

Всё только казалось таким, как раньше. На самом деле оно таковым не было.

По утрам у Дениса болела голова, и солнце, всегда (если не было облаков) светящее в окно, казалось крошечной точкой на роговице глаза. Засыпая, он как будто чувствовал, как щекочет ноздри трава. «Как я могу быть выдуманным?» — иногда, ни с того ни с сего, вдруг спрашивал он себя. Всё казалось каким-то не таким. Нелепым, как синий кусок пластмассы непонятного назначения, найденный в песочнице. Возможно, это деталь игрушки, которую любопытный малыш разобрал по частям прямо здесь. А может, часть космического корабля пришельцев — не зря же он оплавлен с одной стороны и не просто так его не берёт пламя карманной зажигалки!..

Мальчик отвечал себе: «Я же расту! Я стал другим», и всё вроде бы приходило в норму.

Денис и вправду изменился. Родителей стали вызывать в школу. Мама очень удивилась, когда это произошло в первый раз. «Ты что это, сынок, решил попробовать на вкус кризис взросления?» — спросила она. А папа сказал, уткнувшись в газету: «Дорогая, это бывает у всех детей. Само пройдёт». Последующие разы, однако, маме не приходило в голову смеяться, а папе уповать на время. За дурным поведением на уроке, как вагоны за паровозом, следовали разбитые стёкла, оскорбления учеников, драка, а потом Денис и вовсе перестал появляться на занятиях. Как полагается, он складывал с вечера рюкзак, минута в минуту вдыхал свежий утренний воздух, выходя на крыльцо, но вместо школы ноги вели его в другую сторону. Митяй, по-прежнему главный супергерой всех времён и народов, с некоторых пор обходил его за версту. Однажды они чуть не подрались. Наверное, с этих пор он стал чуять в Денисе то, что спаситель Готэма увидел бы в кривляющемся Джокере, встреть маленький Брюс Уэйн маленького будущего Джокера (как бы его там не звали).

— Ты ведёшь себя, как будто всё и все вокруг сделаны из туалетной бумаги, — сказал однажды Митяй.

В этом была доля правды. Именно так Денис и ощущал мир, хотя до некоторого времени этого не осознавал. Казалось, стоит чиркнуть в кармане зажигалкой, как она проест дыру не только в джинсовой ткани, но и в самой сути вещей.

Он постоянно и с пристрастием вопрошал мир: «Меняешься ли ты? Что нового с тобой случилось за последний год?» Он подмечал и с пристрастием разглядывал каждую перемену, которая происходила с его родным городком, изучал новости в мире, наблюдал за знакомыми людьми, как биолог наблюдает за бактериями в пробирке. У мамы, к примеру, появилась первая прядь седых волос. Лицо её немного одряхлело, осунулось, на шее залегли чуть заметные складки.

— Ты, наверное, станешь когда-нибудь политиком, — говорила она, видя, как трясутся от некого сдерживаемого чувства руки Дениса при виде чего-то, что он не может себе подчинить или хотя бы понять. — Ты слишком спешишь. Вырасти, дай всему своё время.

«У меня нет этого времени, — мог бы ответить Денис. — Мне нужно выяснить, реально ли это всё, до того, как я стану по-настоящему взрослым, добропорядочным членом общества, возводящим крепость своей жизни. И если к тому времени земля вдруг уйдёт из-под ног, я себе не прощу.

Он больше не пытался разговаривать с Максимом. Иногда в голову приходило, что брат, возможно, наблюдает за ним, но в такие моменты губы Дениса сжимались в тонкую линию — он нарочито делал вид, что Макса никогда не существовало. Что этот пристальный взгляд, который он прямо сейчас на себе ощущает, на самом деле принадлежит старухе из дома номер шесть по Тополиной улице, любительнице цветов и сестре любительницы детей, которые, как известно, тоже в некотором роде цветы.

И всё же однажды не удержался. Как-то вечером подошёл к отцу и спросил напрямик:

— Слушай, а расскажи мне про Макса.

С самого ненужного на свете путешествия прошло три года. Денису было двенадцать. За плечами — первый привод в милицию за участие в массовой драке, многочисленные ссадины и синяки, полученные в ней, всё ещё очень живо напоминали о себе.

Папа поднял глаза от газеты. Он сильно сдал за последние годы и походил на помятый детскими ладошками пластилин. Очки в старомодной роговой оправе торчали на носу, как уродливый насест для птиц на крыше старого коттеджа. Всё чаще сидел в кресле, чем на жёстком стуле, и даже есть предпочитал не за столом, а в этом кресле. Семейные обеды канули в небытие, впрочем, Денис и не жалел. Последнее, что его теперь волновало, были семейные обеды.

— Как ты сказал?

Денис зажмурился и бросился с места в каньон.

— Расскажи про Макса. Про вашего первого с мамой сына, которого она задавила, когда сдавала назад из гаража.

— Мама не водит машину, — ответил папа. Газетные листы под его пальцами ломались, как тонкий лёд.

— Водила.

— И у нас не было детей кроме тебя, — лицо отца дёрнулось, будто то было не лицо, а пыльный мешок, в котором билась пойманная зверушка. — Иногда мне хочется, чтобы и тебя у нас не было. Ты заставляешь маму реветь в три ручья. Она неделями потом ходит сама не своя.

— Я тебе его опишу, — со злорадством сказал Денис. — Вот такого росточка, светлые волосы, нижняя губа чуть выдаётся вперёд. Носит очки, не такие как у тебя, а более округлые, в тонкой оправе. Иногда кажется что её нет совсем, а есть только глаза, из-за линз они выглядят большими. Просто огромными. Сколько ему было? Кажется, шесть. Где вы его похоронили? Как давно ездили на могилу?

— Мы… — не своим голосом сказал мужчина. — Я…

Кажется, он решил, что сын окончательно сошёл с ума.

Денис едва увернулся от тянущихся к нему рук. Заскрипело кресло, с подлокотника свалилась кружка с остатками чая, которые, словно ртуть, вальяжно растеклись по полу. Газету папа прижимал к боку локтем, как будто не оставлял надежды вернуться в безопасный (для него), захватывающий мир военной операции Израиля в Палестине. Двигался он неловко, жадно хватая ртом воздух, как будто кадавр, сшитый из лоскутов тел всех нерадивых отцов на свете. Денис выскочил из комнаты, какой-то частью сознания злорадствуя непонятно чему, а какой-то — радуясь, что матери нет дома и что этот ужас благополучно минует её ушей.