Лис Арден - Алмаз темной крови. Песни Драконов

— Скоро рассвет, — Арколь указал на светло-карминную полоску вдоль края небес. — Что прикажешь, ар-Раби? Яму копать или еще что?

— Неужто не выспался? — язвительно поинтересовался Сыч. — Эдак мы тут надолго задержимся.

— Не задержимся. Чем выше солнце, тем холоднее в тени, — проводник указал на начинающие расти тени колонн. — Я думаю, если не выходить из тени, можно идти хоть весь день.

— А куда идти-то? — Арколь озирался по сторонам. — К тем колючкам?

— Не стоит, слишком уж они… — ар-Раби не закончил, словно боясь обидеть кого-то неосторожным словом. — Идем лабиринтом теней, а заросли попытаемся обойти.

Действительно, идти в тени каменных столпов оказалось возможным даже днем; но именно и только идти, поскольку там было настолько холодно, что дыхание стыло на губах и стоило остановиться, как начинала колотить ознобная дрожь. Греться же на полуденном солнце Арр-Мурра никто не осмелился. Только Сыч сообразил насыпать в куски полотна раскаленный песок, свернуть их, засунуть за пазуху и хоть так согреваться. Они шли и шли, стараясь не слишком забирать влево, в сторону солончака; передвигаться по лабиринту теней оказалось не так просто — зачастую четкий узор теневых дорожек терялся из виду, иногда его заслоняли каменные столпы, сказывался и неестественный холод. У всех четверых путников, успевших привыкнуть к жаре, после полудня заметно утяжелился шаг; Арколь, никогда не живший в холодном климате, однажды даже сделал попытку прилечь и подремать у подножия каменного исполина, и друзья с трудом смогли растолковать ему, только сонно хлопавшему глазами, что со сном придется подождать. После этого он решил выйти отогреться на солнце и ар-Раби с трудом удержал его от этого: «Вот как хватит тебя удар и что нам с тобой делать? Этому солнцу половины минуты хватит, чтобы тебя свалить, ты и так ошалел и обессилел. И я не поручусь, что даже твое молодое сердце выдержит такое…»

У всех четверых путались мысли, слова замерзали на губах, волосы эльфа заиндевели и стали похожи на седые мхи одайнских лесов.

— Что за злая ирония… — слова вылетали хрусткими льдинками, ломались, трескались, в кровь раня сизые губы Хэлдара. — Замерзать насмерть в пустыне…

— Ага… если бы я не боялся, что мои легкие разлетятся на сотню ледяных осколков, то славно посмеялся бы, — через силу ответил ар-Раби.

— Вы только посмотрите на себя! — Сыч подул на ладони и потер свои побелевшие уши. — В двух шагах песок в стекло плавится, а они трясутся, как февральские птички на ветке…

И, спрятав руки подмышками, он негромко пропел:

— Мне суждено от жажды умиратьУ родника,Дурачить время, строя замкиВ облаках,Мне греться лютой стужей,Стылым льдом…

— И на чужбине обрести родню и дом… — подхватил эльф.

— Лишь для меня горчит полыньюМед,Мне ведомо, как пламя переходятВброд,Как лапка кроличья свершаетЧудеса…

— И как верны твои невинные глаза! — они допели вместе, не обращая внимания ни на обжигавший горло ледяной воздух, ни на то и дело пересекавшееся дыхание. У этой давней песни Сыча, одновременно и горестной, и насмешливой, выпущенной в сумасшедший воздух Арр-Мурра, был странный смешанный вкус — эльфьей и орочьей крови, сочившейся из потрескавшихся губ поющих.

— Словно альв прикусил язык ненароком… Давненько я такого не слышал…

Даже такой мороз не выстудил в них способности удивляться; обернувшись, они не сразу разглядели говорившего — и не мудрено, поскольку он сидел на верхушке одного из столпов, скрестив ноги и опираясь локтями на колени. Рядом с ним лежал деревянный посох и стояла деревянная же чаша, отполированная до теплого золотистого блеска. Одет незваный гость был незамысловато и просто, на голове его было такое же, как и у четверых путников, белое покрывало, прихваченное свернутым из пестро расшитого платка жгутом. Но на нем оно казалось только проявлением вежливости к пустыне, данью традиции, которую нарушать слишком хлопотно — объяснений не оберешься. Он сидел и смотрел вниз, щуря спокойные серые глаза и едва заметно улыбаясь.

— Любопытная у тебя привычка, сударь орк, — чуть помирать собрался, или еще какое небольшое затруднение — сразу петь. Это ты себя подбадриваешь или беде зубы заговариваешь?

Задав вопрос, Пьющий Песок легко поднялся, расправил плечи, подхватил посох, допил воду из чаши и убрал ее в видавший многие виды дорожный мешок. Потом он слегка кивнул головой стоявшим внизу в тени — мол, нам пока по пути, — и шагнул прямо в воздух. Замерев, путники во все глаза смотрели, как он медленно, растянув шаг до невозможных пределов, перемещается к стоящему на расстоянии двух десятков шагов каменному столпу. Потом так же невозмутимо перешагивает на следующий; и именно, что не перелетает, не перепрыгивает — знай себе шагает, неспешно и спокойно.

— Ущипните меня, — не отрывая глаз от Пьющего Песок, попросил ар-Раби. — Или мы уже умерли и он провожает нас к месту упокоения, или нам неслыханно повезло…

— И он отведет нас туда же, — мрачно пошутил эльф. — Смотрите, он идет именно к тем милейшим колючкам. И я так понимаю, мы последуем за ним?

— Именно так, недоверчивый мой друг, — ар-Раби даже как будто отогрелся, заметно повеселел и приободрился. — За ним да побыстрее и прими мою благодарность, Сыч, — если бы не твоя песня, были бы здесь к вечеру еще четыре застывших столпа.

Торопясь, борясь из последних сил с омертвляющим холодом, спотыкаясь на застывших, онемелых ногах, они следовали за неспешно идущим в вышине проводником. Как ни странно, эта дорога оказалась легче и быстрее уже пройденной — то ли потому, что день уже перевалил за половину и тени немного потеплели, то ли потому, что присутствие Пьющего Песок ощутимо согрело их. Во всяком случае, меньше чем через час они оказались у границы зарослей.

— Советую поторопиться, — бросив через плечо эти слова, Пьющий Песок, уже стоявший на земле, спокойно ступил под сень колючих, неприятно подергивающихся ветвей и через минуту скрылся; заросли расступались перед ним, да и он сам скользил меж ужасающих растений как змея…

— И что теперь?! — Арколь задал этот вопрос с непередаваемым возмущением. — Ничего себе проводник! Лучше бы он нам сразу по камню на шею повесил, пока мы в речке бултыхались!